Три недели покоя

В двух кварталах от Центральной улицы возле них очутился незнакомый человек. Средних лет, ничем не заметный, с чёрным бантиком галстука, в шляпе и с тростью и выпущенной из нагрудного пиджачного кармашка голубой каёмкой платка.

— Брат Эразм, — представила Инна.

— Кадет Оренбургского Неплюевского корпуса, — шаркнув и выпятив грудь, отрапортовал Эразм. (Раз уж велели показываться кадетом, пожалуйста.) Инна не назвала подошедшего. Он приподнял шляпу, открывая густую шевелюру, растущую буйно и как попало.

— Идём в парк, — сказала Инна.

Они пошли в городской парк, замыкающий Центральную улицу. Дальше город кончался, крутой берег обрывался над Белой, цветистые луга раскинулись на той стороне.

— Как у вас в корпусе? — вежливо спросил незнакомец.

— Кому как, — ответил Эразм.

— А вам? — уже более любопытно спросил тот.

— Мне вот как: в первый год был подвергнут наказаниям сто восемьдесят один раз. Ставили «на стойку» против воспитательского кабинета. Навытяжку, без движения на пятнадцать минут. Без обеда. В карцер.

— Батюшки мои, за что такие немилости?

— Один воспитатель, например, наказывал за «оскорбление взглядом».

— Это что?

Эразм притворно пожал плечами: не могу знать, сами судите.

— Да вы всмотритесь в него, — усмехнулась Инна. — Всмотритесь в этого кадета. Какой у него взгляд? Разве не опасный? Можно ли не засадить в карцер юношу с таким угрюмым, непонятным, вызывающим взглядом, таким…

Она сделала неопределённый жест в воздухе, она издевалась, ненавидела их корпусные порядки, калечившие и ломавшие юношей. Правда, её Эразм не таковский. Эразм не сломался, хотя его изо всех сил ломали. Сначала бунтовал против кадетских порядков. Потом нашёл другой, единственный путь. Она, Инна, помогала ему.

А я рабочий, — сказал незнакомец, — с Урала. Малышев.

И снова пожал руку Эразму. По-другому пожал, по-товарищески.

«Э-э! — смекнул кадет. — Значит, тросточка для отвода глаз».

Владимир Ильич и Надежда Константиновна тем временем прогуливались липовой аллеей городского парка. День был летний, яркий. В небе ходили белые облака. Ветерок шевелил ветви лип. Листья шелестели. Солнечные пятна, пробиваясь сквозь листья, качались под ногами на песчаной дорожке. Рябило в глазах от кружения солнечных пятен. Они медленно шли.

— Надо нам, Надюша, урвать свободный денёк да выбраться на лодке подальше, да с удочками, да уху бы сварить на бережку где-нибудь, а, Надюша? — сказал Владимир Ильич.

— Я не прочь, не откажусь от лодки и от ухи не откажусь. Мы с тобой далеко не все окрестности, Володя, облазили. Много чего вокруг Уфы я ещё не показала.

— А что мне про окрестности Цюрупа сказал! Знаешь ли, Надя, есть здесь на берегу Дёмы, знаменитой аксаковской Дёмы, деревня Ка-ра-я-ку-пово. Кумысолечебница там. Пейзаж чудесный, а что важнее пейзажа, есть там один любопытный человек. Студент из учительской семинарии, башкир. Нашего лагеря. Неплохо бы повидаться. Послать бы для разведки Юлдашбая к нему?.. А их нет и нет.

Владимир Ильич с беспокойством поглядел в даль аллеи, которой они медленно шли.

— Погоди, ещё три минуты осталось, Инна точна, как — не досказала Надежда Константиновна. — А вон и они!

В конце аллеи показались брат и сестра Кадомцевы и тот человек, видеть которого Владимиру Ильичу крайне было необходимо и важно.

Со многими местностями всей России были налажены связи, а с Уралом — нет. Единственным уральцем, с которым через Инну Кадомцеву была обещана связь, был этот рабочий, социал-демократ, товарищ Малышев, оказавшийся проездом в Уфе, и его-то Владимир Ильич нетерпеливо и заинтересованно ждал. Решили не рисковать видеться дома. Отъезд недалёк. Совсем обидно было бы провалиться под самый конец. И вот в один летний день, когда в синем небе курчавились и шли облака и ветер летел, неся запахи отцветающих лип, в городском уфимском парке проходила эта встреча — такая существенная для революционного рабочего движения. Довольно чинная компания — две дамы, двое мужчин и кадет — прогуливалась вдоль липовой аллеи. Кадет давно понял свою роль; выпячивал грудь и прямил плечи, на которых красовались погоны. Владимир Ильич и Малышев, едва познакомившись, вступили в разговор. Эразм шёл под руку с сестрой крайний в ряду и старательно вытягивал шею, чтобы услышать, о чём они говорят, но не слышал.

Доносились лишь отдельные слова: «искра», «социал-демократия».

В парке было людно. Они направились вглубь, в берёзовую аллею. Здесь от белизны берёз день казался ещё светлее и радостнее. В белых облаках не пряталось солнце. Солнечные узоры скользили на жёлтом песке.

Нашли скамейку, где поблизости не видно людей. Сели. Владимир Ильич и Малышев все говорили. Владимир Ильич вызывал глубокий интерес в Эразме Кадомцеве. Человек, призывающий к смене политического строя! Сейчас, в наше время…

Несмотря на юный возраст, Эразм имел некоторый жизненный опыт, по кадетскому корпусу знал, что это — наше время: «Кругом а-арш! В карцер, на сутки!»