Три ночи с повесой

Морланд с Эшвортом молча переглянулись. Ни один не двинулся с места.

— Мы не оставим вас одного, дружище. — Герцог с независимым видом пнул ногой камешек. — Хотя бы ради вашей жены.

— И к тому же мы оба у тебя в долгу, — пробурчал Эшворт.

— Забудьте вы о нашем клубе, — покачал головой Джулиан. — Лео сам говорил, что основал его просто так, от скуки. Вся эта чушь не стоит того, чтобы втягивать вас в это дело. Тем более что Лео уже нет в живых. Так что вы оба ничего мне не должны.

Эшворт неодобрительно фыркнул.

— Я обязан тебе жизнью. Или ты забыл?

Джулиан задумчиво опустил голову. Что ж, он предвидел, что так и будет. Много лет назад, в Корнуолле, он спас Эшворта, когда тот провалился в ущелье.

Герцог решил, что пришла пора вмешаться.

— Между прочим, я тоже ваш должник. Помните, как мы вместе рыскали ночью по городу в поисках моей сбежавшей питомицы?

— Это не считается. Я вовсе не рвался вам помогать.

— Ради всего святого, Джулиан, ты же был шафером на моей свадьбе! — проворчал Эшворт. — Вспомни, Беллами, мы были друзьями! И каким бы дурацким ни был твой план, мы тебя не оставим.

— Но сначала вам придется кое-что нам объяснить, — брюзгливо заявил герцог. — Какого дьявола кому-то понадобилось вас убивать?

Джулиан колебался, гадая, говорить или нет. Может ли он считать их друзьями? Он перевел взгляд с аристократически-надменного лица герцога на иссеченную шрамами физиономию бывшего вояки. Что ж, философски подумал он, людей такого сорта предпочтительнее иметь в числе друзей, а не врагов.

— Мне кое-что известно, — начал он. — Нечто такое, что не предназначалось для посторонних ушей. Я случайно узнал эту тайну — подслушал чужой разговор в кофейне, где служил мальчиком на побегушках. А моя мать была служанкой на кухне.

— А твой отец… — Эшворт осекся.

— Я никогда его не знал, — угрюмо бросил Джулиан. Конечно, он догадывался, что для его приятелей подобная новость станет настоящим шоком.

Как оказалось, он ошибался.

Не стала.

Герцог озадаченно нахмурился.

— Что вы имеете в виду, говоря, что вам «кое-что известно»? Что именно?

— Ну, например, о лошади, которой вы все так гордитесь. Да, об Озирисе. Знаете, почему вообще был создан этот клуб? — Отмахнувшись от Морланда, порывавшегося что-то сказать, Джулиан продолжал: — Так вот, в тот день мне стало известно, что первая скачка, в которой он победил, была договорной. Победа Озириса была куплена.

У герцога с хрустом отвалилась челюсть.

— Договорная скачка?! Неужели та самая…

— Да, та самая, в Донкастере. Он тогда был еще трехлеткой. Жокей специально придерживал его целый год, так что его привыкли считать аутсайдером, а те, кто собирался потом поставить на него, заранее взвинтили ставки. В Донкастере они составляли двенадцать к одному, а все ставили на…

— Морехода! — хлопнув себя по лбу, закончил Эшворт. — Он стабильно побеждал весь тот год. Хорошо это помню — все были поражены, когда он пришел к финишу третьим.

— Да, только поражены были не все. Все это придумали десять человек — все они были членами Жокейского клуба. Я собственными ушами слышал, как они обсуждали это дельце в кофейне, где служила моя мать. В то время я не знал их имен, зато хорошо запомнил голоса. Повторял про себя, чтобы не забыть. Позже я выяснил, как их зовут, и тогда… Тогда я стал шантажировать их — одного за другим.

Наступило гробовое молчание. Джулиан вдруг поймал себя на том, что втайне наслаждается произведенным впечатлением. Хотя, сказать по правде, ему до сих пор не верилось, что он решился во всем признаться.

Выяснив имена заговорщиков, он начал игру — не скрываясь, поскольку все они его знали. Когда жестами, когда с помощью нацарапанных на бумажке каракулей, назначил каждому из них встречу — одному за другим. Во время встречи он просто молча совал своей жертве короткую записку. Это была первая в его жизни авантюра — каждое слово этой записки он обдумывал и взвешивал.

«Передайте сто гиней глухонемому мальчишке и немедленно отошлите его назад. Если ни мальчик, ни деньги не окажутся у меня к вечеру, все утренние газеты напечатают правду о том, что произошло в Донкастере».

Они могли прикончить его прямо там — на его счастье, никто почему-то до этого не додумался. И не осталось бы никого, кто бы смог рассказать газетчикам правду. Хотя вряд ли репортеры поверили бы ему.

Но теперь, когда мать умерла, Джулиану уже было нечего терять. Он взял их на испуг — и, как ни странно, это сработало. Даже странно, что никто из этих людей не заподозрил его. Видя его почти каждый день, они привыкли считать его глухонемым дурачком. Раз за разом он возвращался домой на подгибающихся ногах и с карманом, полным серебряных сверкающих гиней. Теперь-то Джулиан понимал, что мог бы потребовать гораздо больше. Но тысяча гиней, которые он получил, казались ему суммой почти запредельной. Из этих денег он купил себе наконец новые башмаки и приличный костюм. Именно тогда он начал мечтать о богатстве.