Три ночи в таверне Хиггинз (СИ)

========== Глава первая ==========

В конце октября резко похолодало: ночами выпадал и сразу же таял первый снег. Лужи начали подмерзать, превращаясь в тонкий хрустящий под сапогами лед.

Агнесс мысленно сравнивала приход холодов с оттепелью - весной ведь тоже так: ночью подмораживает, а к утру выглядывает прохладное солнце. К обеду погода снова портится, а в марте вовсю еще идет снег.

Но было что-то такое в осеннем воздухе, присущее только началу зимы. И сколько не сравнивай похолодание с ранней весной, все равно безошибочно чувствуешь - пришла зима, до марта жить и жить.

Отныне она мысленно стояла на перекрестке, ни сколечко не представляя, как повернется жизнь теперь. Война, несомненно, ужасна, но когда на соседний город обрушивается лавина бомб, ты хотя бы знаешь, что нужно делать. Кому-то спасаться бегством, кому-то сражаться. Забытое мирное небо и спокойные ночи были в новинку для девушки; она неожиданно вспомнила, что неплохо умела шить до войны.

Агнесс смотрела на свои огрубевшие руки и думала, что же теперь сможет делать с ними. О чем она могла мечтать, изо дня в день вытягивая раненых с поля боя, промывая, обрабатывая, перевязывая самые безнадежные раны, стараясь облегчить умирающему боль. О чем она тогда могла мечтать, не засыпая ночами, слушая тревожные вести по радио, как на иголках ожидая, что вот, снова привезут окровавленные тела, снова новые стоны, тихие молитвы и проклятья.

Агнесс передернула плечами, забывшись. Душный запах крови и стерильных бинтов возник из ниоткуда, стоило обернуться на свою прошлую жизнь. Агнесс радовалась одному. Теперь, хотя бы мизерная часть прибывших в их полуразрушенный госпиталь уже вдыхает зимний воздух, живет-живет-живет, окрыленные наступившим миром.

В городе Агнесс было радостно. Здесь много кто теперь улыбался, не смотря на холод и нехватку пищи. Она пообедала в привокзальной столовой. Подали картофельный суп и ломоть хлеба. Суп только назывался картофельным: в переваренной жиже плавало несколько кусочков перемороженной картошки, но она была довольна и этим, а ломоть хлеба есть не стала, завернув его с собой.

Под шумный стук колес и гудков машиниста поезд возвращал ее обратно. Домой. В забытый Богом поселок в трех милях от Торнтона. Ее детство прошло там, но она не была в деревни с самого начала войны. В мир, что возник в ее сознании в раннем детстве, первые друзья, школа, ласковая ругань матери, медовые леденцы, купленные в переулке у их дома, музыка уличных музыкантов, цветочная лавка, первые танцы, вечера в их крохотном саду… Все неумолимо стало забываться, теряться, угасать под скорбь взорванных городов, полных огня, под плачь брошенных детей, успевших осиротеть за ночь.

Такую сироту приютила у себя мать Агнесс еще в первый год войны. Девочкой хорошо помнила провожавшую ее на вокзал Миранду в голубеньком платье. Она крепко держала ее мать за руку, боясь потеряться. Ничего не сказав на прощанье, Миранда глупо уставилась себе под ноги, ее щеки пылали. Позже мать сообщала в письмах, что Миранда спрашивала о ней, и кажется, даже скучала. Отец Миранды уже к тому времени служил на фронте, а мать скончалась от чахотки в Лондоне.

С начала лета Агнесс не получила ни единого письма от матери, не написала ей ни разу и их соседка, на которую мать возлагала большие надежды, и уверяла дочь, что если что-то случиться - миссис Коллинз даст знать.

“Может, они переехали? Или с почтой что..” - нет да нет, с хорошо скрытой тревогой думала Агнесс. Потому и в поезд до Торнтона она села как на иголках. Соседи по купе немного отвлекли ее внимание. Эта была женщина средних лет в смешном платье и плаще не по погоде, к ней жалась беловолосая девочка лет восьми; мальчик постарше уставился в окно. Все семейство выглядело неприветливым и колючим, так скованно рядом с ними ощущала себя медсестра. Как ни странно, но на себе она не поймала ни одного недоброжелательного взгляда, родственники скорее были напряжены между собой. Женщина протянула ей печеное яблоко. Агнесс, было, хотела вежливо отказаться, но язык не повернулся сделать это, и она взяла угощение. Теперь знакомство стало неизбежно.

Проводник в потертой шинели принес кипяток, женщина достала маленький узелок с заваркой, чай был сделан на четверых.

Агнесс снова смутилась. Она подумала, что эта семья не так уж и плоха, зря она думала о них плохо, судя только по хмурым бледным лицам и грубую к ним мать.

- Как ваше имя? Можете звать меня Норой, - заулыбалась женщина, отхлебнув чаю и равнодушно кивнув на детей, - Мари и Поль.

Девочка, наверное, не привыкла к знакомствам, поэтому смущенно опустила глаза, слабо улыбнувшись. Поль кивнул Агнесс, снова уставившись в снежные сумерки за окном. В купе потеплело.

- Агнесс, - неохотно назвала свое имя девушка, улыбнувшись, - я работала в военном госпитале, а теперь еду домой.