Три песеты прошлого

Посреди поля мы увидели кладбище, белое, аккуратное, словно игрушечное. Вчера вечером увидели. А может, сегодня вечером? Может, уже за полночь? Что сейчас: завтра или еще вчера? У Сепульведы есть часы, но поди сыщи, где завалился этот самый Сепульведа. Нет, я не стану его разыскивать, шагая через тела спящих бойцов. Кладбище было как игрушечное. Среди полей. Мы войдем туда через ворота, сказал сержант. Ворота справа, отсюда их не видно. Пред нами лишь глинобитная стена. Белая, длинная. Им с их позиции, должно быть, видна точно такая же противоположная стена. Ворот им тоже не видно, от них они слева. А над стеной — три-четыре кипариса, сержант сказал: ночью проведем рекогносцировку и узнаем, можно ли захватить кладбище. Только рекогносцировку. И еще говорил, что едва ли они его захватили, хотя наш часовой ночью слышал, как оттуда доносились какие-то голоса, не мертвецы же там переговаривались, правда, это могли быть или наши, или их голоса, которые ветер разносил по полю, только все равно надо поостеречься, не то можем влипнуть. До кладбища от нас было метров двести пятьдесят (по-моему, только я в таких вещах всегда ошибаюсь). Мы добрались до какой-то полуразрушенной дачки. Вы видите? — спрашивал сержант. Наверное, он сам не знал, о чем говорит. Видите? И показывал рукой куда-то вдаль. И нам было понятно, что там — они. Мы — здесь, в окрестностях Матаса, а они там, возле Росаса, а между нами — кладбище городка Росас. На ничьей земле. Кладбище. И никого там нет. Вернее: там — Никто. Мне хотелось побродить по кладбищу, почитать старые надписи. Ну, скажем, год 1874. Старые могилы почему-то укрепляют во мне терпение. А недавние, вчерашние или прошлогодние, — не знаю. Наверное, недавняя смерть сама по себе производит на меня сильное впечатление. Как пустынно сейчас кладбище, думал я. Никто не приходит, никто не уходит. Но вот часовой слышал голоса, да ну его совсем, этого часового, чего он только не услышит. Нет. Кому там быть. Вокруг — поля в осеннем золоте. А где я был прошлым летом? Нет, это невозможно. Ничего этого уже не существует. Но как оно рвет мне сердце, как только вспомню обо всем, обо всех, кто… Внезапно, когда меньше всего ожидаешь. Сгинь! Кладбище местечка Росас — ничья земля. Золотится трава, готовясь к осеннему сну. Невыносимо серый ноябрь. Пошли, сказал сержант. Короткими перебежками возвращаемся на свои позиции. Странно: ни одного выстрела. Тихо уже… Нет, я не знаю. Но порядочно. В другие дни то ухнет миномет, то раскатится пулеметная очередь, то захлопают одинокие выстрелы. Или как в те дни, когда мы были в Эль-Пардо. Конечно, стрельба не такая вещь, по которой надо тосковать, но и так проводить в мертвом безмолвии целые часы, дожидаясь ночи… В стороне от нас, в каком-то убежище, возможно в подвале полуразрушенной дачи, какой-то идиот, не из нашей роты, из саперной, так вот, этот идиот возил с собой патефон и, как видно, несколько пластинок, но все время заводил только одну:

Еще храню я тот платочек,
где вышит синим уголочек,
ты столько раз его кусала,
чтоб не заплакать, мой дружочек,
ты столько раз его кусала,
чтоб не заплакать, мой дружочек.