Три песеты прошлого

И только тогда, когда мы уже начали прощаться, подошел охранник и снял с него наручники. Когда на него снова надели наручники, глаза мои были сухими. Я и это выдержала, виду не показала. Но когда увидела, что ногти у него почернели, как уголь, ноги мои подогнулись, и я рухнула на пол. Тогда он сказал: “Вставай, — говорит, — не рви свою душу. Иди”. А я говорю: “Нет, я еще побуду”. Когда его повели к дверям, я собрала всю оставшуюся одежду. И держала в руках.

Одежду, еще хранившую его тепло и его запах, но уже пустую, его в ней не было.

И так с этой одеждой снова брякнулась об пол, какой-то охранник подошел, но я ему сказала: “Не трогайте меня. Не прикасайтесь ко мне, чтобы мой муж не увидел этого в свой страшный час. Хоть мозги мне выбейте, только не трогайте”. Кое-как выбралась на улицу и побрела, ничего вокруг не замечая, только думала: “Куда это я иду?” Я была как безумная и все шла…

(Шум, неразборчивая речь.)

…в таком отчаянии, которого не могу вам описать…

Вис знал, что он тоже был на той улице в ту самую минуту, когда с грохотом пронесся грузовик и задрожала земля, когда эта молодая женщина терзалась смертельной мукой.

Я упала, ничего не видя, а со мной шли четверо охранников, они хотели поднять меня, а я им говорю: “Не трогайте, отойдите от меня!”

Вис — Охранники? Почему?

Мерседес — Потому что они должны были отвести меня в гостиницу, где нас всех запрут, понимаете, и пока их не расстреляют, нас не выпустят.

Вис — Значит, остальных жен тоже…

Мерседес — Тех еще раньше туда увели. Я одна осталась. Я эту гостиницу в Вильякаррильо на всю жизнь запомнила, это не та, что на бульваре, а та, что на площади.

Нас собрали в одну комнату и… держали там, пока их не расстреляли.

Вис — А вам было слышно?

Мерседес — Нет, что вы, это далеко… Мы слышали только шум и крики на улице, все дальше и дальше, дело в том, что полгорода вышло на улицу, чтобы посмотреть на них, подбодрить. Полгорода. А возвращались они… Это даже вообразить себе трудно, трудно вообразить.]

Мерседес нужно было в первую очередь рассказать о том страшном дне, так она и поступила. Потом в ее памяти начали всплывать и другие воспоминания. Одни из них касались событий, предшествовавших этому дню, другие — последующих. Она уходила в прошлое, возвращалась и снова принималась рассказывать. Пожалуй, она не слышала ничего из разговоров, которые вели ее гости за столом с жаровней (чтобы оставить эту историю как она есть, разговоры эти можно и опустить). Мерседес как будто сразу намного постарела.

Мерседес — В тот день, когда судили моего мужа…

Она задумалась.

Хасинто Наварро Висена.

Первого августа, когда судили моего мужа, вы знаете, я сидела в первом ряду, а он — за барьером, там стояло три скамьи. По бокам загородки — двое гражданских гвардейцев, а они сидели в наручниках и отвечали на вопросы. Мой муж все на меня смотрел. Говорил, чтобы я ушла, но я сказала: нет. Я выдержу. Уже осудили тридцать человек — всех приговорили к смерти. Когда настал его черед, он защищался. Потому что все, в чем его обвиняли, было неправдой.

Антонио-секретарь — Суд слушал только обвинение…

Франсиско — Там суд руководствовался тем, что прислали отсюда.

Мерседес — А охранник, который стоял рядом со мной, и спрашивает: “Сеньора, среди подсудимых есть кто-нибудь из ваших близких?” — “У меня? Нет, сеньор”. Если б я сказала “да”, меня выставили бы на улицу. А я, знаете, решила высидеть до конца, пока не осудят всех.

Франсиско — Не имели они права выставить тебя на улицу. Заседание было открытым. Войти мог любой и каждый.

Мерседес — Тогда зачем меня два раза об этом спрашивали, а когда я выходила, подошли двое: тот, который спрашивал, и еще один. Тогда уж я сказала, чтоб от них отвязаться, что это был мой муж. И они отстали от меня.

Мерседес — Нужно всегда держать себя в руках, находить в себе силы. Но, как вспомню, тогда я сдала. Что-то стало с моей головой. Вы понимаете, бывает так, что голова у тебя… Когда ты будто сама не своя. Я засыпала и каждую ночь видела его во сне. И мне все вроде не верилось, что…

Антонио-секретарь — Мерседес, у вас ведь осталась дочь, верно?