Три поколения

Впереди, без шапки, в белой посконнице, шел дед Наум. Следом за ним, широко расставив по прокосу ноги, в мужских шароварах и обутках косила Агафья Мартемьяниха, за ней — Ивойлиха, за Ивойлихой — Феклиста. Феклисту поджимал, наседая на пятки, Зотик, за ним — Терька, и сзади всех, отстав на половину прокоса, «мыкал горе» Митя.

Правее, в другом конце луговины, вытянулись в нитку, как журавли в небе, восемь Вонифатьичевых дочек и девятая — Гапка Маерчиха. Еще правее, объединившись в бабью артель, косили Омельяниха и Орефьиха Козловы. Левей, у кромки леса, взмахивали косами Мокей с Пестимеей.

Дзинь! Дзинь! — рассекает воздух.

Жжиг! Жжиг! — доносится со стороны сизевских и Мокея.

Прокосы исстари козлушане начинают от кромки леса и гонят к реке: вода манит косца, да и трава к реке растет в наклон.

Дед Наум обмакнул литовку в воду, перекинул ее через плечо и пошел по росистой, низко скошенной траве легко и уверенно. Следом за ним вышли Агафья Мартемьяниха, Матрена Ивойлиха, чуть покрасневшая Феклиста со сбившимся на шею платком. Зотик и Терька тоже намочили литовки в реке и, смеясь, догоняли женщин. А Митя все еще бил сплеча косой по высокой траве, путался ногами в неподрезанной кошенине, втыкал носок литовки в кочки и поливался потом, изнемогая на длинном прокосе. Мите казалось, что прокос бесконечен, что с каждым взмахом у него в связках кистей и в локтях лопаются жилы. Но он упрямо косил и косил крепкую траву.

Когда дед Наум у балагана показывал, как нужно держать у литовки носок и пятку, как подкашивать и сбрасывать с косы в ровный ряд зеленую, на глазах вянущую траву, все казалось легко и просто. Такой же простой и легкой казалась работа, когда Митя смотрел со стороны, как косили другие. А теперь носок литовки отяжелел и поминутно зарывался в землю.

«Не докосить… упаду», — думал Митя. И эта мысль еще больше расслабляла его. Но он, стиснув зубы, все же упрямо шептал:

— Докошу! Сдохну, а докошу!

А за спиной слышал страстную мольбу Амоски:

— Дай, дай литовку, я помогу тебе!

Но продолжая заплетаться в траве косой и ногами, Митя по-прежнему бил по зеленой росистой зыби. Он уже не смотрел на далеко ушедших косцов и махал косой с тупой безнадежностью, чувствуя, что вот-вот свалится с ног.

Наум Сысоич остановил Митю:

— Дай-ка литовку, сынок!

Красный, на трясущихся, подгибающихся ногах, Митя с трудом сделал несколько шагов. Амоска вырвал у него косу и передал деду.

Хотелось опуститься на скошенную траву и промочить горло, но Митя пересилил себя и непринужденно сказал!

— Не ладится что-то у меня…

В памяти деда встал он сам, двенадцатилетний Наумка, на длинном прокосе среди мужиков. Сзади Наумку поджимает и косой и насмешками двадцатилетний верзила, кпереди ухватывают косами мужики и бабы. Горит трава под взмахами двух десятков кос.

«Убирай пятки! Подсеку!..» — слышит изнемогающий Наумка и из последних сил гонит прокос к реке…

В старческих глазах Наума засветилась ласка.

— Литовка у тебя никуда, сынок. Смотри-ка, все жало заворотилось. Да тут хоть и того ловчее косец отстанет.

Дед обтер лезвие пучком травы и, обхватив косу, стал править оселком завернутое жало.

Митя отдышался.

— Берись! А я сзади стану, сноровке тебя поучу…

Женщины, Зотик и Терька не останавливаясь прошли к лесу и уже делали новые прокосы.

— В науке стыда нет, сынок, давай-ка! — Дед Наум, поместившись сзади Мити, взял литовку. — Ноги пошире, и корпус на литовку… вот так. Высоко не подымай, носок все время легонько кверху, а пятку над самой землей. Вот эдак.

Руки Мити одновременно со взмахом косы сделали широкое полукруглое движение. «Как вокруг оси», — подумал он.

— Пяткой, пяткой норови. Ниже, ниже, с мочкой прихватывай!

Дед незаметно убрал руки и отошел в сторону.

Митя по инерции сделал несколько удачных взмахов, но потом вновь стал брать «вполтравы» и путаться.

Дед снова обхватил косу сзади Мити и прошел с ним по прокосу до конца. Навстречу, возвращаясь от реки, заходили косцы.

— Меня эдак же дедынька выучил, — сказал Зотик.

— А меня дядя Мокей выводил, — отозвался Терька.

Митю удивило, что над его неумением не смеются даже ребята. Только позже он понял, что и они в свое время мучились так же.

Он опять стал самым последним и опять отстал на половину прокоса. Но его радовало, что кошенина уже идет ровней, а вал травы у него только чуть поменьше, чем у Терьки.

— Не сразу на гору, — словно угадывая его мысли, сказал дед Наум и, вновь обхватив косу сзади Мити, прижался грудью к его спине. Коса с сочным джиканьем стала сбривать густую, мягкую траву, и Мите вновь показалось, что теперь-то постиг хитрую науку и может без посторонней помощи свободно и легко чертить зеленые полукружья.

Когда повернулись от реки к лесу, из-за щетинистого увала Седлухи вырвались первые брызги солнца.

Кончив прокос, Митя с трудом разогнулся, словно поднимал с земли не точильный брусок, а двухпудовую гирю.