Три поколения

Одним словом, сегодня до свету взялись мы за работу. Вырубили за день триста жердей. Завтра будем «сочить», то есть счищать с них кору. Послезавтра — возить и спешно переоборудовать двор.

Ухаживать за скотом и возить корм решили оставить Вавилку Козлова, а в помощь ему Амоса Мартемьянова. Правда, последний, несовершеннолетний еще коллективист, расплакался, сказал, что он собирался с нами на промысел. Но мы его уговорили, и он как будто бы согласился. Надо его еще немного обработать.

Вавила не возражал, но видно, что и ему сильно хочется идти на промысел. Однако из нас он самый сильный, а возить сено зимой — не шутка.

Итак — вторая победа!

Беспокоит меня только молчание райисполкома, райкомсомола и райохотсоюза.

В сентябре мы решили лично вместе с председателем ехать в район и оформлять артель. Нужно оружие, порох, нужны капканы.

Ничего не знаю о судьбе посланных с Вавилой Козловым корреспонденций. Необходимо выписать газету «Степная правда», нужны вороха книг.

Дорогой читатель! Не осуждай меня за неловкость моих слов: дело не в словах, а в делах».

Глава XXXI

Звон топоров, разносившийся по реке, деловитая суетня на ерневском дворе не давали покоя Мокею. Он стоял на берегу босой, без шапки, закинув удочку, в глубокой задумчивости.

А виноват во всем дед Наум.

— Умру, — говорит, — чую, что скоро умру, Мокеюшка, а они малосильны. Как им без большой головы?

Уже дважды прозевал поклевку Мокей, но не злился на себя за рассеянность. Еще раз закинул, еще прозевал и, свернув удочку, неторопливо пошел домой. В торбе у рыбака и без того было восемь крупных хариусов. «Как раз на добрый пирог!»

Ночью Мокей ворочался с боку на бок. На кровати было жарко. Он взял подушку и лег на пол, но было душно и на полу. Мокей встал и открыл дверь в темные сени.

Волны холодного, сырого воздуха поползли по половицам, освежили горевшую голову. Примолкшие в темноте избы мухи ожили и загудели, потревоженные неожиданным холодом, роем поднялись со стола и окон, кинулись на потолок, на печную трубу.

— Чуют осень, дохнуть им скоро, — вслух сказал Мокей.

И стал думать о близкой осени, о сборах на промысел, но и эти мысли не принесли успокоения.

Ему захотелось, чтоб Пестимея, заливисто всхрапывавшая на кровати, тоже знала, о чем он сейчас думает, разубедила бы его в том, в чем он был почти уверен и что он уже почти решил.

— Баба, а баба!.. — окликнул он жену.

Пестимея испугалась, увидав, что Мокея нет с ней рядом на постели, и услышав, что он откуда-то издалека зовет ее тихим и ласковым голосом.

— Где ты, Мокеюшка? — тревожно спросила она.

— Слушай, о чем я буду толковать…

Пестимея спустила белые ноги с кровати.

— Вот жили мы с тобой всю жизнь. Жили, робили, и никакой-то нам радости от этой работы, кроме как спину да руки натрудили… Слышишь ты, баба?..

— Слышу, Мокеюшка. А как же без работы-то?

— А помнишь, что говорил дедка Наум, что и он эдак-то жизнь прожил в труде и без радости. А вот сейчас умирать старику не хочется: охота посмотреть, как на будущий год машиной ребята сено косить будут. Я вот с ними день один робил: старательные ребята; куда одного пошлешь — все кидаются…

Мокей вначале хотел говорить так, чтобы Пестимея разубедила его, доказала бы ему опрометчивость его решения, но не мог.

— Двор они видала какой строят? Скотину из кормушек кормить хотят. Одного за скотиной ходить и корм возить оставляют. А как мне быть? Ну, Карюху я с собой возьму, провьянт завезу, а на ком ты сено возить коровенке будешь? И выходит, что до ледостава мне в промысел не идти, покуда сено не вывезу, а по чернотропу самая белка.

— Добытчики-то, они ровня ли тебе, Мокеюшка? Вот она где, закавыка.

В тоне Пестимеи Мокей не чувствовал возражения. Даже больше: за ее словами он чувствовал радость от того, что он собирается войти в артель. Сказала же она о добытчиках так, в угоду ему, зная, что это больше всего должно было бы беспокоить самого Мокея.

— Старательные они. Вон зимой Терька кулемками не меньше моего добыл. А главное — время я потеряю.

— Тебе видней, Мокеюшка… тебе видней…

Мокей замолчал. Пестимея посидела еще немного и легла.

«Ровно бы и голос даже переменился. Совета моего спросил, и так тихо, как попервости: «Баба», — говорит. А то все с рывка да с тычка… Дал-то бы бог…» — думала Пестимея.

Она поднялась затемно, а на рассвете уже вынула из печки душистый пирог с хариусами.

Мокей проснулся, когда на востоке чуть начинало цвести небо.

Ел, не поднимая на жену глаз.

Пестимея стучала кринками в сенях, спрыгивала в подполье за квасом, а он, все еще не разгибаясь, сидел над пахучим, горячим пирогом.

— Я вот пироги с харюзами люблю, поудить, а там, в артели, кто его знает, как будет?.. До рыбалки ли будет тогда?

Мокей все еще искал возражений против артели. Но тут же вспомнились ему слова дедки Наума:

«На народе работа — все равно что на помочи, один перед одним, и устали не чуешь».

Мокей решительно встал, широко перекрестился и шагнул к двери.

— Иди-ка с богом, Мокеюшка, — вслед перекрестила его Пестимея.