Три поколения

Амоска испугался хлынувшей фонтаном крови, но, преодолевая страх, нагнулся и надавил коленом на щенка.

— Перетерпи… Господь терпел и нам велел. Тебе же лучше.

Он оттянул второе ухо и отрубил его.

Голова щенка залилась кровью. Тузик катался по земле, захлебываясь неистовым визгом.

Амоска бросил топор, дернул за петлю и освободил Тузику ноги. Щенок стремительно вскочил и через секунду исчез под амбаром.

— Опояску! Опояску! Стрель тебя в бок! — крикнул вдогонку Амоска. — Ой, попадет за опояску от Терьки!

Забросав землей кровяную лужу, Амоска обтер топор и воткнул его в старое место.

— Вот так-то лучше, — проговорил он. — Сказывают, будто без ухов-то собака крепче сердце имеет.

Оправившись от испуга, Амоска жалел, что заодно не обрубил хвост, и продолжал бормотать:

— Сказывают, без хвоста они прытче бегают. Соболя на одной версте догоняют! Хвост-то ведь тяжеленный.

Амоска хотел было вновь добыть щепка из-под амбара, чтобы отрубить ему и хвост, но раздумал:

— Без ухов и так безобразный кобелишко будет, а если и хвост отсечь, овечка овечкой сделается… Опять же без хвоста чем ему от мух отбиваться? Нет уж, бог с ним, пусть хвостом треплет…

Глава XXXVII

Мокей, без шапки, в промокшей от пота рубахе, подхватывал вилами смолистый пихтовый лапник и взметывал его на конек крыши. Ребята и дед Наум укладывали пихтовые ветки толстыми ровными рядами. Время перевалило за полдень. Феклиста дважды звала обедать, но артельщики не шли: решили закончить до вечера крышу, а вечером в бане отмыть налипшую на руки и лицо смолу.

Феклиста, Пестимея и Мартемьяниха с утра возились у печки: пекли, варили, готовили угощение артельщикам.

— Покормить как следует последние-то денечки…

Ивойлиха вытопила для артельщиков баню и тоже пришла помочь стряпухам.

— Гляжу я на наших мужиков, бабоньки, и диву даюсь: работают — как с огня рвут.

Пестимея тоже начала было рассказывать про изменившегося Мокея.

И вдруг они услышали крик.

Баб точно метлой вымело из избы.

— Убился кто-то, — прошептала побледневшая Мартемьяниха.

— Мо-кеюш-ка! — крикнула на всю Козлушку Пестимея и кинулась во двор. Она уловила заглушенный стон мужа. Охваченная тревогой, Пестимея остановилась в воротах. — Мо-кеюш-ка!..

— Уймите дуру бабу, — непривычно тихим голосом сказал Мокей. — Пустите, я сам.

Он попытался было привстать и со стоном повалился на землю.

Перепуганные Митя, Зотик и Терька кинулись поднимать его.

— Не надо, лежи, Мокеюшка, Христос с тобой, не надо, — бормотал, топчась на месте, растерявшийся больше всех дед Наум.

— Не держит, подлая… Отохотничал, видно, — тяжело опираясь на плечи ребят, сказал Мокей.

Большие черные глаза его налились скорбью.

Митя и Зотик уже несколько раз пересказывали историю падения Мокея с крыши, а козлушане все приставали с расспросами.

— Помочь думал. Сбросал лапник. Залез на крышу, шагнул и провалился между стропилами.

Митя повторял рассказ уже как автомат.

— С конька — на ясли, — добавил Зотик.

Митя каждый раз забывал сказать именно об этих подробностях, а Зотик напирал только на них.

Подружка Мокеихи, Митриевна, сбегала за лекаркой — старухой Селифонтьевной. Селифонтьевна пронесла в передний угол ковшичек со святой водицей и, накрыв его фартуком и воззрившись строгими глазами на образа, зашептала.

— Ишпей-ка, Мокеюшка, ишпей, — обернувшись, зашамкала она.

— Убирайся к дьяволу! — приподнявшись на кровати, закричал Мокей. — Чего сбежались? — крикнул он на набившихся в избу козлушан.

Ребятишки и женщины шарахнулись к двери.

— Кому сказано?

Козлушане вывалились из избы и столпились у окон.

— Дед Наум, достань-ка бересту да помоги мне… А вы, ребята, идите… Обедать идите…

Мокей сидел на кровати потный и бледный.

— Эка беда, подумаешь, дома на постели… В лесу зверь правую руку сломал — левой дорезал, левой шкуру снял, сам руку подвязками связал, присохло, как на собаке, в деревню не вышел даже…

Мокею казалось, что разговор отвлекает от острой боли. Прощупав ногу от щиколотки до коленного сустава, он спокойно сказал деду Науму:

— В цевке пополам лопнула…

Зотик принес охапку бересты.

— Невидаль какая, подумаешь, — сказал Мокей. — Иди-ка, Зотик. И ты, Пестимея, угощай мужиков. Мне и без вас не скучно… Вот только, видно, за соболем в нынешнюю зиму не побегу… — И опять глаза Мокея подернулись скорбной дымкой.

К концу обеда от Мокея вернулся дед Наум.

— Ну как? — в один голос спросили ребята и женщины.

— Ничего, — уклончиво ответил дед и сел за стол.

Пестимея не выдержала:

— Пойти хоть в щелочку посмотреть… К нему сейчас с молитвой надо подступаться: кипит сердце. Шутка в деле — этакому зверолову да без охоты остаться…

Несчастье с Мокеем изменило все планы. На общем собрании у кровати больного, по настоянию самого Мокея, решили взять на промысел и Вавилку.

У скота оставался один Мокей. Никакие протесты и доводы артельщиков не помогали. Задрав на кровать забинтованную ногу, он так ожесточенно тряс ею в доказательство того, что через две недели он будет плясать без костылей, что артельщики уступили.