Три повести

— Товарищи, — сказал он, — сегодня мы являемся свидетелями замечательного события: наши односельчане Бутба и Базба — они здесь перед вами — принесли присягу перед лицом этой священной горы. В чем присяга? Было между ними недоразумение. Это всем известно. Один обвинял другого. Разве это хорошо? Ежели нет основания для подозрения, стоит ли сердиться друг на друга? К чему это? Мы люди культурные, многое понимающие и поэтому, естественно, не можем допустить, чтобы понапрасну дулись друг на друга наши односельчане. Вот эта священная гора, которая, бог даст, еще долгие годы будет нелицеприятным судьей, молчит, ни слова не говорит, но сила ее распространяется не только на Абхазию, но и значительно дальше. Сила ее, подобно радио, невидима. Но от этого она не кажется менее грозной. Конечно, мы не можем прочесть ее мысли, подобно тому как читаем газетную передовицу, но от этого ничего не меняется. Когда это будет необходимо, она обрушит свою мощь на того, кто сказал неправду перед лицом Бабрипш, солгал на этом месте. Здесь присутствуют видные люди нашего села. Здесь же находятся председатель сельсовета, и секретарь парторганизации, и председатель колхоза, и директор школы, и начальник геологов, наш друг Владимир Петрович, и многие другие. Я пью за то, чтобы нам не приходилось больше собираться по поводу этого дела! Я пью за великую и несравненную гору Бабрипш, за ее извечную священную силу.

— И я попал в историю, — шепнул мне на ухо Кирилл Тамшугович.

— Вы один из столпов, поддерживающих священные устои Бабрипш, — сказала я.

— Выходит, так.

— Вы не считаете нужным побеседовать с учениками об этом обряде?

— А что? Это идея! Мне кажется, что лучше всего проведет ее в жизнь ее же автор…

И он преспокойно погрузил три пальца в горячую мамалыгу и скатал аккуратный, округлый комок. Обмакнул его в красную, приперченную подливку и направил себе в рот. Потом повернулся ко мне и сказал, заглядывая мне в глаза:

— Лично я, Наталья Андреевна, могу объяснить свое присутствие на этом странном пиршестве…

— Интересно послушать, если не секрет.

Он прищурился.

— А вам очень хочется знать?

— Ну, как вам сказать…

— Ладно. Скажу. В этом повинны вы.

Я откровенно удивилась, и это удивление, должно быть, изобразилось на моем лице.

— Вы, Наталья Андреевна, вроде бы испугались.

— Ничуть.

— Ну, знайте же — вы! — проговорил он тихо и жестко, словно это ему было неприятно. — Я приехал сюда, чтобы показать вам это зрелище. Это полезно для вас. Вы скорее поймете нас, горцев. И, может быть, вам захочется побороться кое с чем. А? Чем черт не шутит! Я же испытываю удовольствие еще и оттого, что нахожусь рядом с вами. Вот и все. Думаю, что у каждого из присутствующих, в общем, имеются свои причины быть здесь, свои интересы. Один, возможно, хочет повеселиться, другой — выпить, третий — поболтать. И так далее. А получается религиозный ритуал. Итак, имейте в виду: вы причина тому, что я здесь.

— Похвальная откровенность, Кирилл Тамшугович. Но всегда ли вы так откровенны?

Я собиралась поймать его на слове, уличить в неискренности. Не знаю даже почему. Просто ума сейчас не приложу. Возможно, женское интуитивное кокетство.

— Нет! — отрезал он. — Не со всеми откровенничаю. В нас еще тлеют верования предков, древние начала, защитные средства. Молчание — это оборона. Но перед вами я готов вывернуть себя наизнанку, чтобы не казаться вам лучше, чем есть.

Он положил мне в тарелку огромный кусок мяса и сказал, чтобы я ела. А у меня от перца захватило дыхание. Он чокнулся со мной, и мы выпили. Мне стало лучше, хоть гортань горела, как в огне.

А вокруг нас шумели, смеялись, болтали люди, с хрустом жевали хрящи и мясо. Я заметила, что на нас поглядывали не без любопытства, но мне это было безразлично. Голос Кирилла Тамшуговича властвовал над всеми прочими голосами. Его глаза светились ярче, чем у других. Мне приятно было его слушать, ибо он говорил только для меня.

Владимир Петрович сидел наискосок от нас и с удовольствием пил вино. Наш пилот куда-то подевался. «Неужели и он пьет?» — с беспокойством подумала я. Сказала о своих опасениях директору. Он усмехнулся, ничего не ответил. Чуть позже признался, что ни о чем и ни о ком сейчас думать не в состоянии… Он тоже поднимал чарку за чаркой.

Пир продолжался…

Пили за здоровье одних, других, третьих. Пили сразу за двоих, а то и за троих. Помирившиеся Бутба и Базба были особенно придирчивы к каждому недопитому глотку. У них дело было поставлено серьезно (это в голове «стола»). Они поднимали сразу по пять и по шесть стаканов и опрокидывали в себя…

— Когда-нибудь мы выберемся отсюда? — спросила я.

— Вам плохо, Наталья Андреевна?

— Да нет.

— Что касается меня, я готов просидеть здесь сколько угодно. Только рядом с вами.

— Вы шутник, — бросила я.

— Впервые слышу, — пробасил Кирилл Тамшугович. — Обычно меня называли хмурым, нелюдимым и чем-то еще в этом роде.

— Кто называл?

— Люди.

— Какие же люди? — допытывалась я.

— Вам очень хочется знать?

— Может быть.

— Моя жена… Вывшая…

Он впервые в разговоре со мной упомянул о ней.