Три повести

— Это удивительно, Нурбей Ясонович, не правда ли?

— Что именно? — Он картинно повел бровью.

— Телевизор в горах.

— По-моему, ничего удивительного. Я собираюсь своей старушке газовую плиту соорудить. Это будет похлестче.

— Газ привозить будете?

— Это не проблема. Скоро куплю автомашину. Я уж записан в очередь. Спецсписок! Буду возить баллоны с газом раз в месяц. А телевизор — что? Ни один телевизор в мире не сравнится с вами. Что, не правда?

Шутка плосковатая. Я не могла простить.

— Спасибо за сравнение. С таким же успехом можно уподобить вас шифоньеру с костюмами. Но это сравнение не будет свидетельствовать о хорошем эстетическом вкусе его автора.

Никакого впечатления! Он слишком влюблен в себя, чтобы допустить мысль о том, что его решаются унизить или уколоть.

— Наташенька, да не ругайте вы меня! Через час будьте готовы.

— Могу и раньше.

— Вы девушка на большой палец!

Он сбежал с лестницы и помчался на кухню.

Такие люди сохраняют прыть и беззаботность до ста лет. Мать, говорят, давно и безуспешно подыскивает ему невест. Я ей как-то сказала, что такие, как Нурбей Ясонович, не женятся. Она обиделась.

Махти Базба, председатель колхоза, встретил нас радушно. Его дом у самой Гвадиквары. Река шумит, без конца распевает свои горные песенки.

Я перезнакомилась со всей многочисленной семьей председателя. Дети все в отца — настоящие альбиносы. Белокурые ангелочки. Бегают, шумят, что-то тараторят без конца, вроде Гвадиквары.

Махти поначалу повел официальный разговор.

— Товарищ Наташа, — сказал он, — как живется вам в нашем селе?

— Неплохо.

— Не обижают?

Он был далек от шутки. Поэтому я отвечала ему в тон:

— Отношение ко мне самое хорошее.

— Товарищ Наташа, мы, советская власть, обязаны заботиться о вас, работниках просвещения. Это наш священный долг.

После этой неподражаемо точной формулировки, произнесенной, надо отдать справедливость, с большим достоинством, Махти бросил взгляд на ходики: стрелки приближались к заветному часу. Сумерки стремительно наступали. Кто-то включил электрический свет.

Телевизор стоял на старинном комоде. Устанавливал его не кто иной, как Нурбей Ясонович. Он с таинственным видом ходил вокруг аппарата, проверял антенну, приделанную к высокому дереву, дергал провод, чинил штепсельную вилку.

— Извините, — сказал Махти, поднося мне рюмку водки, — но мы очень просим. Для аппетита. Все выпили, кроме вас.

Я отказалась. Он не отставал.

— У нас сегодня праздник, — говорил он. — Нельзя в праздник без вина. Русский обычай и абхазский одинаковы.

Мне пришлось слегка пригубить.

Понемногу собирались соседи Махти. Он их сзывал со своего крыльца зычным криком. Те отвечали ему и вскоре появлялись на зов.

— Лишь бы свет не погас, — беспокоился Нурбей Ясонович. — Возьмет какой-нибудь товарищ на станции и выключит.

— Зачем же выключит? — спросила я.

— Захочет прогуляться — и выключит…

Махти вступился за электрика. Он сказал, что хотя станция и не велика, а с большой поспорит. Свет в Дубовой Роще ярче, чем в Сухуми. А электрики поста никогда не бросают. Вот так!

В восемь часов вечера многочисленные зрители с трудом разместились в просторной комнате. Горцы чинно переговаривались, покашливали, не спуская глаз с экрана.

Вот щелкнул выключатель… Заговорил мужской голос, и на экране появилась телевизионная таблица. Нурбей Ясонович отрегулировал изображение. Эту таблицу смотрели минут двадцать. А потом появилась девушка и поздоровалась с нами.

Я видела, как странно переглянулись между собой присутствующие. Они, несомненно, были удивлены, но никто этого не выказал открыто. Все было, как положено в середине двадцатого века.

Показывали хроникальный фильм. А потом запел бас, очевидно изгнанный из столичных телестудий. И через четверть часа стали крутить художественный фильм. Это была одна из тех кинокартин, которыми наводнен наш кинорынок: бездарная поделка с потугами на юмор. Я даже не запомнила названия. Сидела спокойно из уважения к собравшимся, но чувствовала, что мне невмоготу. Я тихонько прошла на крыльцо. За мной последовал Нурбей Ясонович. Он считал свою миссию выполненной.

— Я радуюсь за нашу промышленность, — сказал он. — Отличные телевизоры. Неплохая по качеству передача. Но можно ли смотреть этот фильм? И кто только его делал?

— Я не выдержала, — сказала я.

— Зато они высидят до конца.

В его голосе чувствовалось высокомерие по отношению к тем честным людям, которые вовсе не повинны в том, что им показывают плохие фильмы. Мне стало еще неприятнее, когда Нурбей Ясонович сказал:

— Эти фильмы для пещерных людей…

Я сурово перебила его:

— Простите, вы, кажется, до недавнего времени были одним из этих «пещерных».

— Был, — сказал он. — Был, да сплыл! И не жалею об этом. Если бы не вы, давно бы сбежал отсюда. Я больше одного дня здесь не выдерживаю.

Он вдруг взял меня за пальцы и сжал их.

— Дальше? — спросила я с усмешкой.

Он уставился на меня, отчаянно моргая глазами.

— Такие вещи, Нурбей Ясонович, на меня не действуют. Не тот возраст.

— Что случилось, Наталья Андреевна?

— Ничего. Я просто обижена за этих людей, которых вы несправедливо обозвали пещерными.

Он закурил.