Три повести

И смягчились, и стали чем-то похожи на отцовские темные прищуренные его глаза, словно видел Дементьев в нем, Алексее Прямикове, свою юность…

И вот уже ускоряет моторная дрезина ход, позади остались вагончик Дементьева, тесовые строения деревеньки в распадке, и сразу глубокая выемка пути скрывает все…

Печальные по-осеннему склоны бежали по сторонам. Убогий домик, затерянный среди рыжих лесов, стоял в стороне. Кто жил в этом домике — одинокий ли старатель или охотник-орочон… кто бы он ни был. Вот можно подняться по каменистой осыпи к домику, постучать в окно, войти и сказать одинокому человеку, что он не одинок и не забыт, что и его работа нужна для всеобщей необыкновенно важной цели… Дрезина бежала и бежала с глухим шумом по рельсам, и все проносилось мимо — сопки в жестких кустах, осыпи скал, по трещинам которых прокладывают свои русла ключи, суровая и готовая к предстоящей зиме природа.

Вечером Магафонов доставил их к месту работ. Бревенчатый домик был срублен в тайге. Невдалеке от него стоял такой же амбар для хранения продуктов. Розовый, с девическим цветом лица, даже не загрубевшего в тайге, приехавших встретил начальник партии Детко.

— Мне товарищ Дементьев уже сообщил, что посылает людей, — сказал он оживленно. — В людях мы нуждаемся!

Он был словоохотлив и мало походил на начальника. Глаза у него были голубые, еще не утратившие юношеского мечтательного выражения. В одной половине дома было устроено общежитие, в другой помещалась контора. Здесь пристроил гидролог чертежную доску и полочку с книгами и образцами пород. На стенах висели синие листы чертежей. За летние месяцы были засняты на карты мари и действующие поверхностные источники. Поработали геологи, определяя состав подземных слоев. Продовольствие на зимние месяцы было завезено, доставлены насосы и буровые станки. Гидрологу Алеша понравился. Год назад он окончил гидрологический институт, работа здесь была для него первой ответственной практикой. И они оба в первые же часы рассказали друг другу о себе всё. Детко был родом из Архангельска, сын соломбальского матроса. Отец его дрался на Северной Двине с англичанами. («Мой на Амуре с японцами», — сказал Алеша с гордостью.) Уезжать из Архангельска учиться в Ленинград было страшновато. («Мне тоже страшновато было уезжать, я ведь дальше Хабаровска никогда не выезжал», — признался Алеша.) У них оказалось столько общего, что даже разница в годах не отделяла их друг от друга.

— Я тебе объясню, как и что тут, — сказал гидролог доверительно. — О вечной мерзлоте я в институте и слыхом не слышал. Плотины как возводить, дренажи как строить — это, конечно, я знал. А тут ведь все новое… пришлось на практике изучать. Конечно, во всем я обязан товарищу Дементьеву. Он меня и привез, и оказал мне доверие.

— Меня тоже Дементьев привез.

Они оба задумались, все-таки было это вступлением в жизнь.

А в стороне курил свою трубочку и оглядывал тайгу Заксор. Мало походил этот печальный лес на густую и богатую уссурийскую тайгу. Деревья большей частью стояли голые. На тощих и низкорослых березах кора была совсем белая, почти без чернизны, похожая на кожу больного. Они и были больны на этой каменистой земле, которая убивала их соки. Постояв несколько лет, они валились набок. Сосенки вырастали выше, но были тощи, с клочком хвои на верхушке, как бы оставленной для отличия от других деревьев. Жесткая трава была собрана в копенки бурого цвета. Казалось, пожарище прошло по этим лесам, оставив черные пеньки и горелые кочки.

В стороне, в рыжей щетине, похожие на кабаньи хребты, поднимались сопки. Голые березки — по листику на каждом сучке — дрожали, как в ознобе, и осыпались. Три согнутые в дугу деревца прикрывали копну, чтобы ветер не растрепал сена. За тыном из неошкуренных березок валялись изъеденные червем капустные листья: капусту хозяйственно посадил Детко в начале лета. А надо всем этим, не соответствующее печальному виду тайги, лежало линялое, без единого облачка небо. Незаметно, без ветров и непогоды, начиналась забайкальская зима.