Три повести

Алеша поднял голову и заблестевшими глазами поглядел на Дементьева. В стойбище учительствовала Аниська, ему хотелось повидать ее перед отъездом в Хабаровск, да и замечательно было бы плыть на этом пароходике, стоять рядом с капитаном на мостике, дышать речным воздухом, оглядывать знакомые берега, казачьи села и стойбища…

— Как, Алексей, поедешь? — спросил отец.

— Еще бы!

Дементьев пообещал взять Алешу с собой и доставить обратно.

— Пятнадцать лет мы не видались, а поговорили чуть, — сказал огорченно Прямиков.

Они стояли теперь друг против друга, оба одного роста, почти под самый потолок салона.

— Тороплюсь, времени у меня в обрез. Я в Хабаровске обязательно должен быть послезавтра. На обратном пути мы с тобой еще часок-другой потолкуем. А ты все такой же… цыган. У меня вот и то седина появилась… а я ведь моложе тебя. Ты которого года рождения?

— Восемьдесят восьмого… а ты?

— Нет, я помоложе. Мне тридцать четыре. Ты что же… в партии? — спросил Дементьев испытующе.

Отец замялся.

— Да, в партии… только работы сейчас никакой не веду.

— Как же так?

— Да, сказать по совести, оторвался я от партийной жизни. Партучебы вести не могу… да и не с кем здесь.

— Это зря, — сказал Дементьев наставительно. — Партия из-за расстояния людей не теряет. Я всем своим опытом и знаниями и тому, что из меня получилось, обязан партии. Я в парткоме речного пароходства этот вопрос подниму. Так ты собирайся живее, — сказал он Алеше. — Пальто захвати… вечера на Амуре холодные.

…И вот он, Алеша, стоит рядом с Дементьевым на капитанском мостике. Гремит паровая лебедка, выбирая якорную цепь, ослепляют выкрашенные белой краской поручни и скамейки, тугой ветерок дует в лицо, зашлепали плицы колес, и медленно стал отходить в сторону берег. Стоя в лодке, раскачиваемой волной, отец машет им кепкой, пароход делает разворот и выходит на середину Амура. Трещит и щелкает флаг на корме, и синие и лиловые сопки плывут навстречу по сторонам парохода. Ветерок остро холодит щеки и пробирается в рукава, но от этого еще полнее чувство речной свежести.

Дементьев подсел к нему на белую скамеечку на мостике парохода.

— Ну, рассказывай о себе, Алексей Прямиков. Семилетку ты окончил, это я слышал. Теперь, значит, в техникум?

— Да, хочу в транспортный техникум.

— Что же, дело хорошее, — одобрил Дементьев. — Стране нужны машинисты. Нужны диспетчеры. Нужны инженеры. Пути длинные, страна велика. Мы через две пятилетки протянем не одну новую линию железных дорог… и все это должно двигаться бесперебойно, секунда в секунду, как часы. А на Дальнем Востоке особенно. Ты, надеюсь, газеты читаешь? Тогда должен, знать.

Алеша ему понравился. Нравились ему и его сноровка, похожая на отцовскую, и мальчишеское оживление.

— А как все-таки воду искать? — спросил Алеша осторожно.

— Ну, это целая наука… в двух словах не расскажешь. Если бы тебе не в техникум поступать, я бы взял тебя, пожалуй, с собой… кое-чему подучился бы.

— А что же техникум? Это ведь такая же практика… Вы ведь для железной дороги воду будете искать? Значит, это мне в техникуме пригодится… там практику засчитывают.

Дементьев задумался.

— Ну, а как отец: пустит?

— Пустит…

— Что ж… можно будет подумать.

И Дементьев пообещал, что возьмет его с собой в разведывательную партию. Зиму для техникума он потеряет, но зато наберется неоценимых практических сведений.

— А теперь пообедаем, — заключил он. — За обедом и обсудим всё.

Они спустились вниз. На обеденном столе уже стояли два прибора. Хорошо было обжигаться супом, откусывать большие ломти свежего черного хлеба и наблюдать за Дементьевым — как щедро он вытряхивает из солонки соль в суп, как отрывает белыми большими зубами туго пропеченную корку хлеба и как улыбается и временами подмигивает. Радужная теплая полоска дрожала на скатерти, и все светилось, и позванивало, жарко горело под солнцем, и голубело за окном нежнейшей голубизной осени.

III