Три позы Казановы

Едва Жарынин «запустился», к нему выстроилась очередь жаждущих поработать с таким чудесным материалом, да ещё под началом советского Феллини. Дима отбирал самых-самых: оператора Нахрапцева, художника Фигуровского, композитора Прицепина. А какой актёрский ансамбль: Джигурданян, Взоров, Матфеев, Смешнов, Иконкин! Продавщицу сельпо с одной-единственной фразой «Не завезли!» играла Нонна Мордюкова. Конечно, подсовывали дочерей, сыновей, родственников, подруг, любовниц, друзей… Уманов всеми силами запихивал на главную роль свою молодую жену Вертигузкину. Но Жарынин пожаловался Ермакову. Тот рявкнул: «Не мешать таланту!» С этого момента в кинопробы уже никто не вмешивался. Машу Зобову, по твёрдому убеждению режиссёра, могла сыграть только Ирина Непилова, в которую он влюбился ещё во ВГИКе. Она согласилась, и свадьбу гуляли прямо на студии: молодые стояли на площадке крана под самой крышей павильона и поливали шампанским всю творческую группу. Жаль, конечно, что не удалось зазвать на роль Грача Высоцкого. Дима несколько раз встречался с великим бардом на Малой Грузинской, выпивали, но не сложилось. Владимир Семёнович был слишком занят: платные концерты, театр, водка, наркотики, Марина Влади, урождённая Полякова…

…А как Жарынин работал! Словно Эйзенштейн, сначала рисовал каждый кадр карандашом на бумаге. Ставя задачи актёрам и разбирая роли, он произносил такие блестящие монологи, что их можно было сразу издавать вместо пособия для творческих вузов. Новый Феллини лепил образы, как скульптор. Номенклатурный Нарусов коллекционировал… Что бы вы думали? Говорящих кукол! Понимаете? Милиционер Джигурданян ночами слушал на радиоле Вагнера. Улавливаете? Эпизод в сельпо Жарынин снял так, что Нонна Мордюкова за грязным прилавком выглядела точь-в-точь печальной барменшей из «Фоли-Бержер».

Творческая группа просто ошалела от высот, на которые замахнулся молодой гений. Прежде чем снять купание голых героев в ночной реке, Дима погрузился во всеобщую историю обнажённой натуры, перелопатил сотни альбомов с ню, отсмотрел на подпольном видеомагнитофоне (единственном в Москве) шедевры мировой киноэротики и нашёл свои, неповторимые, как он говорил, «нюанусы». Он боялся, что Ира откажется сниматься голышом. Юные актрисы, как правило, на людях чрезвычайно стыдливы. Однако, к его удивлению, молодая жена охотно разделась и, кажется, находила в этом удовольствие.

А как вдумчиво относился Жарынин к мелочам, из которых, в сущности, и слагается большое искусство! Он вдруг обратил внимание, что у Непиловой гладко выбриты не только подмышки. «Нет, – сказал Дима, – наша Маша – невинная девушка, она ещё не увлеклась своим телом, и у неё не может быть бритых мест!» Съёмки остановили и ждали, пока у героини отрастут волосы. Актёры любили его без памяти, осветители и звукооператоры обожали, смазливые помрежки, готовые к тайному детородному подвигу, грезили ночами хотя бы о мимолётной ласке своего кумира. Но он их не замечал, он был без памяти влюблён в Непилову и хотел, чтобы она стала его Джульеттой Мазиной. Всё шло прекрасно. Прицепин сочинил для фильма настоящий шлягер:

Двое в плавнях, двое в пламени,
Обними же крепче ты меня!
О-о-о-о! Э-ге-ге-ге…

Первые признаки катастрофы забрезжили в монтажной, где из километров отснятой плёнки отбирали дубли и клеили фильм. Что и говорить, исходник великолепен: один только проплывающий мимо случайный баркас с пьяными рыбаками (точь-в-точь «Корабль дураков») чего стоил! Но кино-то не получалось. Хороший режиссёр – как хирург: знает, где надо отрезать. Дима ещё не знал, ему хотелось сохранить всё: и лунных зайчиков на влажном теле нагой Непиловой, и волосатое ухо Джигурданяна, внимающее Вагнеру, и долгую агонию поэта-рецидивиста, изорванного пулями, и кукольную коллекцию капитана Зобова, плачущую над гибелью Маши: уа-уа-уа… В итоге получалось слишком длинно, скучно и вяло. К запутавшемуся молодому таланту снова прислали легендарного дядю Витю Трегубова, но Жарынин отверг помощь кудесника монтажа и заявил: «Фильм будет в двух сериях!» Это была третья ошибка. Репьев скре-пя сердце разрешил.

Очертания будущей катастрофы обозначились во время озвучки: актёры пожимали плечами и шептались, что снимались, кажется, совсем в другом кино. Впрочем, никто, даже любимая жена, не решился сказать об этом Диме. И только хитроумный Уманов потирал руки в предвкушении мести. Сама же катастрофа разразилась на художественном совете. Просмотровый зал «Мосфильма» был переполнен, стояли в проходах, сидели на ступеньках: всем хотелось присутствовать при рождении советского Феллини. Распознали и с позором вывели вон молодого корреспондента «Нью-Йорк таймс», который по неопытности надел для маскировки москошвеевский пиджачишко, чем и выдал себя с головой. Советская творческая интеллигенция ходила исключительно в твиде, коже и замше, а киноманы из сферы обслуживания наряжались и того круче.