Три позы Казановы

…Проплыли титры, строгие, стильные, неброские, как этикетка очень дорогого вина. Затем на экране возник ночной волжский плёс. Дрожащая лунная дорожка сложилась в светящееся название «Двое в плавнях». Зал одобрительно зашелестел. Художник Фигуровский от скромности потупился. Молодой режиссёр многообещающе улыбнулся в темноте и затомился в ожидании славы. Но как раз в этот миг коварная Синемопа отвернулась от него навсегда. Некоторое время зрители смотрел на экран, затаив дыхание и ожидая чуда. Поначалу казалось, нудные волжские закаты, путаные разговоры и экзистенциальное молчание героев, двигавшихся в кадре с какой-то церебральной неловкостью, – всё это особый приём, тонкий эксперимент, намеренное утомление зрителей перед ослепительной вспышкой чего-то яркого, ошеломляющего, сверхнового! Но вспышка так и не вспыхнула. Послышались кряхтение, кашель, сморкание, шёпот, переходящий в ропот. Когда экран заполнило волосатое ухо Джигурданяна, внимающее виниловым валькириям, кто-то тихо хихикнул, Нонна Мордюкова в «Фоли-Бержер» вызвала уже нездоровый смех, а когда пришёл черёд прицепинскому шлягеру – «О-о-о-о! Э-ге-ге-ге!» – зал заржал.

…Начался одиночный, а затем массовый исход зрителей. Первыми побежали стоматологи, мясники, директора комиссионок и автосервисов, проникшие на закрытый просмотр по блату. Следом двинулись киношники, вообще не приученные досматривать ленты коллег до конца, последними смылись киноведы и самые ранимые члены съёмочной группы. Когда зажёгся свет, в креслах изнывали только члены художественного совета, жалкие остатки некогда монолитного творческого коллектива да еще какая-то злорадная мелочь – в основном кинокритики. Жарынин всё давно понял и опустил голову, точно преступник, разоблачённый на месте злодеяния. Оператор Нахрапцев, художник Фигуровский, оставшиеся актёры и администраторы сидели с такими лицами, словно они долго рыли землю в поисках скифского золота, а теперь вдруг поняли, что копали яму под дачный нужник. Молодая Непилова, глядя в сторону, благосклонно слушала жаркий шёпот Взорова – видного охотника за разочарованными жёнами. К счастью, в зале не оказалось Тундрякова, накануне ушедшего в протестный запой. Долго никто не хотел выступать первым. Все понимали, фильм ждёт обычная для творческой неудачи судьба: верные ножницы кудесника дяди Вити, третья категория и прокат в заштатных клубах.

Но вдело вмешалась большая политика. Слово взял секретарь парткома «Мосфильма» Харченко, прямой и правильный, как майский лозунг. На всякий случай приболев, Репьев прислал его вместо себя с согласованным заданием надругаться над детищем Жарынина, даже если «Двое в плавнях» окажутся шедевром. А всему виной был сварливый Тундряков, снова поссорившийся с советской властью. Его роман «На плахе времени» отклонили как неудачный все толстые журналы начиная с «Нового мира». Прозаик обиделся, проклял советскую литературу в целом и секретариат правления Союза писателей в частности, а затем в сердцах подписал очередную ябеду советской Гельсингфорсской группы мировому сообществу. Рукопись отвергнутого романа, нудного, как доклад аудитора, он послал в «Посев», где были рады любой дичи – лишь бы антисоветской. Конечно, строптивца следовало наказать. Но как? Тут-то и вспомнили про «Плавни». Ермаков, умевший руководить отраслью, не оставляя своей подписи на опасных документах, вдруг удивился и спросил: кому пришла в голову преступная мысль экранизировать вражью вылазку, да ещё поручить это дело молодому наглому сумасброду?! Директор «Мосфильма» Репьев скорбно взял вину на себя и отделался поощрительным нагоняем. Посовещавшись, в ЦК решили: смонтированный фильм, существовавший пока на двух плёнках, раздолбать на худсовете и в назидание положить на полку.

Однако до последнего момента планы начальства держались в секрете, в тайну были посвящены только Уманов и Харченко, остальные, зная, кто покровительствует Жарынину, готовились расхвалить увиденное и с трудом удерживали на лицах судорогу натужного восторга. Вдруг случилось невероятное: Харченко разнёс картину, как ураган соломенную хижину.

– На что ухлопаны народные деньги?! – вопрошал он, рубя воздух ребром ладони. – На чью мельницу льёт свою грязь Жарынин?

Недоумение среди членов худсовета сменилось оживлением, ведь правду, одобренную сверху, говорить легко и приятно. Следом за парторгом выступил руководитель седьмого объединения Уманов. Мстя за неиспользованную Вертигузкину, он пропел укоризну, исполненную лукавого сочувствия юному таланту, потерпевшему первое творческое фиаско. Что ж, бывает! Вот и Гоголь сжёг незаладившийся том «Мёртвых душ».