Три позы Казановы

Одним одаривающим движением она стянула с себя майку. Грудь у неё была маленькая, почти мальчишеская, зато соски крупные и красные, точно воспалённые. Плечи покрыты веснушками. В следующий момент Тая, держась за стул, вышагнула из бриджей, павших на пол вместе с чёрными трусиками. Бёдра у худенькой художницы оказались умопомрачительно округлые, а рыжая треугольная шёрстка напоминала лисью мордочку с высунутым от волнения влажным розовым язычком.

Насыщаясь этим невиданным зрелищем, Кокотов ощутил во всём теле набухающий гул.

– Ну? – Тая наклонилась к нему, взяла его руки и положила себе на грудь.

Соски были такими твёрдыми, что при желании на них можно было повесить что-нибудь, как на гвоздики.

– Нравится?

– Да… – еле вымолвил он сухим ртом.

– Разденься!

Андрей вскочил и начал срывать с себя одежду, боясь, что вот сейчас эта ожившая грёза подросткового одиночества исчезнет или Тая передумает, обидно расхохочется и оденется. А если даже не передумает, то он в свой первый раз обязательно сделает что-нибудь не так и будет позорно уличён в полном отсутствии навыков обладания женщиной. Но художница с благосклонным удивлением посмотрела на Кокотова, оценив его дрожащую готовность.

– Вот ты значит какой! – произнесла она фразочку из популярной в те годы юморески и толкнула вожатого на постель.

Он снова упал навзничь, а Тая, засмеявшись, тут же с размаху его оседлала. (Так, должно быть, кавалерист-девица Дурова вскакивала на своего верного коня, чтобы мчаться в бой.) Андрей испугался страшного членовредительства, с которым неизвестно потом в какой травмопункт и бежать, но художница умелой рукой в самый последний миг спасла Кокотова для двух будущих браков и нескольких необязательных связей. Едва он успел осознать влажную новизну ощущений, как в голове одна за другой начали вспыхивать шаровые молнии. Прошивая насквозь тело и напрочь отнимая рассудок, они мощно взрывались в содрогающихся чреслах Таи.

– Вот ты какой! – одобрительно прошептала она, когда молнии закончились.

И засмеялась, но уже не с гортанной хмельной отвагой, а тихо и грустно.

– А ты? – спросил он.

Несмотря на нулевую практическую подготовку, теоретически Кокотов был подкован, ибо читал «Новую книгу о супружестве» и, конечно, знал, что женщина тоже должна испытывать во время любви нечто подобное.

– Я? У меня до конца никогда не получается.

– Почему?

– Не знаю. Но мне всё равно хорошо…

– А вдруг со мной получится?

– Нет, не получится!

И она почти без сил сползла со своего скакуна, как, наверное, слезала после жаркого боя кавалерист-девица Дурова, порубав французов без счёту.

– Иди! Извини, я забыла, как тебя зовут?

– Андрей.

– Иди, Андрюш! А то они там ещё что-нибудь подумают…

– Ну и пусть!

– Нет, не пусть! Я хочу спать…

Он вышел из клуба. Над деревьями, в том месте, где горел костёр, стоял световой столб: наверное, снова подбросили дров. Счастливец сначала хотел затеряться в ночном лесу, лечь на травку, высматривать звёзды и ловить в теле блуждающие отголоски случившегося, привыкая к очнувшемуся в нём новому, мужскому существу…

Но Кокотов понимал, что его отсутствие вызовет подозрения и повредит Тае. Вернувшись на поляну, он обнаружил, что костёр действительно снова разожгли – и прыгают через огонь. Ник-Ник, как и положено спортсмену, перемахивал пламя отточенными «ножницами», остальные как придётся, но с пронзительными языческими воплями. Не прыгал только Игорь – он недвижно лежал на траве, заботливо укрытый казённым байковым одеялом. Его непослушная нижняя губа мелко дрожала от храпа.

– Отвёл! – доложил Кокотов физруку.

– Как она?

– Спит.

– Молодец!

Подбежал Мантулин – с початой бутылкой и стаканом, таинственно отвёл в сторону и радостно спросил:

– Ну что, трахнул?

– Не-а…

– Ну и дурак!

Кокотов был поражён тем, что никто ни о чём не догадался, даже не заметил в нём громадной, тектонической перемены. Ведь с поляны полчаса назад ушёл пустяковый юнец, а вернулся новый человек, мужчина, знающий тайну женского тела не понаслышке! Этого не обнаружил никто, кроме, пожалуй, бдительной библиотекарши. Чтобы окончательно отвести от Таи возможные подозрения, он близко подсел к Галине Михайловне и спросил, когда можно зайти за книжными дефицитами, но она, холодно глянув на него, ответила: «спецшкафом» лично распоряжается Зэка. И отодвинулась…

Но Кокотову было теперь наплевать. Он уже томился ещё одним, совершенно новым ощущением. Это была нежно изматывающая телесная скорбь, переходящая в отчаяние. Перебирая в памяти мгновенья обладания, Андрей почти плакал от сладострастной незавершённости объятий, от мучительного недовольства собой, казнился, что не сумел всю эту доставшуюся ему женщину сделать до невозможности своей, до последней тайны, до умиротворяющего, окончательного предела. И значит, теперь надо только дожить до следующей встречи – и достичь предела, стать для Таи всем-всем-всем! Конечно, он тогда ещё не подозревал, что умиротворяющий предел в любви невозможен и приходит только вместе с охлаждением. А как стать для женщины всем-всем-всем, не знает никто. Даже Сен-Жон Перс…