Три прыжка Ван Луня. Китайский роман

И все-таки иногда у него бывали моменты ужасных самоистязаний, когда он разоблачал себя как неудавшегося монаха с острова Путо, как человека, который не знает удержу в экстатических практиках и потому нуждается в контроле со стороны. Он сдирал с себя кожу, обнажал белый клубок нервов, подводил неутешительный итог своей жизни: вечные попытки удержаться на зыбком клочке земли, вечное копание в содержимом собственного черепа с целью найти там какую-то точку опоры — среди человеческих смертей, разрушения целых городов. Он ничего не добился, он лишь увлек за собой людей — увлек к гибели. Остров Путо все еще маячил на горизонте — как крепость, которую он, Ма, так и не сумел захватить. И этот ужасный образ не давал ему покоя. Он сам притянул к себе такую судьбу. И во всем случившемся не было ничего иного, кроме нечистот, гнили, тщеславных умствований. А тысячи людей снаружи — обычные неудачники; что значит лишняя тысяча попрошаек или преступников в гигантском людском муравейнике? И он, Ма, такой же, как они: неудачник, который поскользнулся и плюхнулся в выгребную яму, наглотавшись говна по самые бронхи, — это так глупо, так глупо, что даже не вызывает жалости, а только презрительный смех.

Ма Ноу, весь в поту, изводил себя подобными ужасами несколько минут. Потом его руки и колени вздрогнули: снаружи стучали молотки, топал привратник, шипел и потрескивал вспыхнувший в Нижнем городе пожар. Ма тяжело вздохнул, выныривая из мрачного оцепенения, и без особой радости поплелся на рыночную площадь. Там пели сестры. Женщины смотрели на него с благоговением — спокойными доверчивыми глазами. На них уже не было дорогих украшений, свадебных цветочных гирлянд. Скрипки и цитры давно растоптаны в грязи. Девушки, бедняжки, больше не выворачивают наизнанку всю душу, чтобы раскрыться, отдаться целиком: у них ничего не осталось, а ведь опасность еще не предотвращена. Шеи, конечно, у них имеются — и вскоре склонятся под ярмо. Этого требует судьба, и это правильно. Ведь они стали как вода, которая приспосабливается к любому сосуду. Но только, видно, и этого недостаточно, чтобы не умереть, а продолжать жить.

Ма Ноу прошаркал мимо застывших в вялой неподвижности братьев, которые тут же вскочили, обратили к нему глиняные, в мелких трещинках, лица, благоговейно столпились вокруг. Чт она него нашло — с какими ночными химерами он боролся? Это закабаляющий Путо врезался в его мозг, до сих пор не желает отпускать своего бывшего раба. А ведь здешние братья и сестры идут более строгим путем: тяжким, единственным в своем роде. Им навязали убийственный — ничем не прикрытый — ужас человеческого бытия; и они, не прячась, приняли на себя этот ужас: всё, всё испытали сами, как Сидхарта, наследный принц. Если Западный Рай когда-нибудь раскроет свои врата, то лишь для него, Ма Ноу, и для его людей. Знамя Царственного Великолепия реет над их отрядом. И они стремятся к Вершине со скоростью выпущенных из лука стрел.

Ма присел на выступ стены, ссутулил плечи. Где-то на этой равнине блуждает сейчас Ван Лунь. Человек, потерянный для собственного учения.

А здесь пенятся волны. И люди отдаются им, уже не пытаясь плыть. Здесь торжествует у-вэй, «недеяние».

Все навалилось на этот монгольский городок. Знамена против знамен!

Пульс духовности бьется именно здесь.

Они сжимают в руках ключ к Золотым Вратам. Живые человеческие тела неподвижны, как трупы. Достаточно одного дуновения, и они опрокинутся. Ибо тот, кто несет в себе Дао, не хочет видеть, не хочет ощущать вкус, не хочет слышать. Предательски отвергает собственное тело. Воспаряет над ним.

Так и было. Темный, жаркий молитвенный хмель овладел Монгольским городом. Одержимые этим хмелем телесные оболочки недвижимо сидели на улицах — немые, слепые.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

после того, как Ван Лунь побывал в Монгольском городе, в одном большом селении, расположенном немного южнее, оба подмастерья аптекаря работали на длинном узком дворе. Старший, стоя у самого крыльца, подбрасывал в железную печурку древесный уголь. Сверху нагревалась фарфоровая миска. Белый пар выходил через приделанный сбоку носик: медицинская печка, когда дымилась, напоминала увеличенный в размерах чайник. Хилый помощник аптекаря медленно поворачивал красиво круглящийся затылок. У него были толстые отвислые щеки и провалившийся между ними нос. Зато полные губы заметно выделялись на нижней части лица. Этого замкнутого человека хозяин высоко ценил. Подмастерье принадлежал к числу тех приверженцев Ван Луня, которые так и не перешли к бродячей жизни. Его лицо казалось равнодушным, но он невольно выдавал себя всякий раз, когда отрывал флегматичный взгляд от печки: тогда становилось понятно, что в нем происходит упорная, не прекращающаяся умственная работа.

У стены дома младший подмастерье, сидя на табурете и отвернувшись от дыма, равномерно наступал на педаль ножной мельницы: в плоское деревянное корытце сыпались перемолотые в порошок сухие целебные травы.