Три путешествия

В это время было произведено много нечеловеческих жестокостей, но бог дал мне львиное сердце. Предводитель, видя мою неустрашимость, велел дать мне водки; я выпил две большие чарки и по его приказу был отведен в лагерь. Что случилось с двумя русскими капиталами, осталось мне неизвестным. Когда меня пленного вели в лагерь и сажали в лодку, стоявшую неподалеку от судна предводителя казаков, где была раскинута палатка, меня узнал проходивший мимо русский солдат, который тут же не замедлил рассказать вдове помянутого подполковника, или шотландского дворянина, который командовал 500 воинов, что меня видел и что я еще жив. Я уже сообщал, что среди немецких офицеров, прикомандированных к подполковнику, были Пауль Рудольф и его пасынок Людовик Фабрициус. Этот юноша Фабрициус остался жив; как это произошло, слишком долго рассказывать: его принудили перейти на сторону казаков, так как он хорошо владел русским языком. Услышав, что я еще жив, юноша пришел ко мне в лодку, чтобы навестить меня. В это время многих убивали и бросали в воду. Я пробыл на той лодке в плену до пятницы 27 июня и каждую минуту ждал, что наступит моя очередь. Они бросили меня пленного в башню, где меня подвергли пыткам и связали самым нечеловеческим образом, так что все мои члены омертвели. Сперва связали мои руки, их заложили за спину, после чего так крепко привязали к ногам, что было невыносимо. Так я лежал и провел целый день во вздохах и стенаниях. Хирург и помянутый юноша Фабрициус посетили меня; попросил их, чтобы они добивались моей смерти и донесли предводителю о моем ужасном положении, но они отсоветовали мне это. Я просил их именем Христа вымолить мою смерть и объявить предводителю, почему я стремлюсь к ней. У казаков был приказ: тот, кто просит за пленного, сам подлежит смерти; на это вызвался пойти юноша Людовик Фабрициус. Оп решил спросить предводителя, какой смерти я буду предал; на этом он со мною попрощался. Той же ночью меня подвергли нечеловеческим пыткам и мучениям казаки с Украины, называемые Gogelatse. Я находился там вместе с жабами и другими гадами, которые бегали до моей голове и телу; они кишели во множестве в этой тюрьме. Всю ночь я взывал со слезами к спасителю и так варварски связанный проводил время, приготовляясь к смерти, которой я ничуть не боялся, но поистине даже тысячу раз призывал. Чаще всего я думал, что они подвергнут меня страшным пыткам, замучают и наконец повесят за ноги, чем мне часто угрожали.

В субботу 28 июня пришли ко мне помянутый Фабрициус и хирург с приказом явиться к казачьему предводителю. Меня тут же развязали и привели к нему. Обменявшись несколькими словами, он сказал, чтобы я пошел домой вместе с Фабрициусом. Я пробыл в том доме с воскресенья до четверга, в то время совершались большие жестокости, причем несчастных подвешивали за ноги и рубили им руки и ноги.

В четверг 3 июля меня снова схватили и отвели к воде и я полагал только, что теперь придется умереть. Казаки сказали мне, что если я хочу получить свободу, то должен заплатить 100 рублей — обещанный хирургом выкуп, после чего Фабрициус меня выкупил, а так как он был казаком по нужде и должен был заплатить собственными деньгами, то обещал им передать свою часть, что было христианским поступком. Без этого выкупа я без сомнения должен был умереть, потому считаю своим долгом уплатить помянутому Фабрициусу 500 гульденов, которыми он откупил меня от смерти.

В воскресенье меня потребовали к полковнику, который находился в царском погребе, где я встретил трех казаков, одетых в мое платье и держащих мои инструменты. Казачий полковник часто пил за мое здоровье, а так как он сильно опьянел и я боялся его буйного нрава, то незаметно ушел от него.

В это время произошло много замечательного, о чем долго рассказывать. Я оставался у казаков до среды 9-го числа и не слышал и не видел ничего иного, только ежедневные зверства и нечеловеческие жестокости над многими невинными людьми. В тот день секретарь по имени Алексей Алексеевич (Alexe Allexewitz) и сын Гилянского (Gilaan) хана были подвешены живьем за ребра на рыболовных крюках и два сына воеводы были повешены за ноги к стене. Обоих детей звали Борис, один шестнадцати лет, другой семи или восьми. На следующий день, в четверг 10-го числа, бедные дети были еще живы и младшего после долгих просьб отвязали, а старшего по приказу предводителя сбросили с той же самой башни, откуда был сброшен его отец. Между тем я узнал, что еще жив один из моих матросов по имени Карстен Брант, о котором я полагал, что во время штурма и восстания в городе его без сомнения убили, как всех остальных немцев, но так как он походил лицом на перса, то казаки и сочли его за такового, ибо большая часть персов была оставлена в живых по неизвестной мне причине.