Три рецензии

Место Робеспьера во Французской революции нельзя описать в привычных политических терминах. На протяжении большей части своей карьеры он уклонялся от государственных должностей, а решения, предлагавшиеся им в парламенте, обычно отклонялись как чрезмерно прогрессивные. Став членом Комитета общественного спасения, он поначалу держался исключительно скромно, просто заменяя в его составе заболевшего коллегу. Однако вскоре после этого Комитет начал обрастать исполнительной властью и в конце концов стал реальным правительством Франции. Протоколы заседаний Комитета, как правило, не велись, так что роль, которую играл в его деятельности Робеспьер, зачастую остается не вполне ясной. Непонятно даже, от чьего лица он выступал – от своего собственного или от лица всего правительства. Впрочем, откуда бы ни проистекало влияние Робеспьера, оно было чрезвычайно велико. В статье Дэвида Джордана Робеспьер представлен как «необычный человек, в котором достоинства идеолога сочетались с тонким политическим чутьем». Без сомненья, разгадка его поразительного успеха отчасти кроется в том, что поначалу Робеспьера недооценивали. Он был осторожен, слишком погружался в частности, что свидетельствовало, как казалось современникам, о посредственных способностях. Зато он умел точно выбрать нужный момент для атаки и обладал незаурядной настойчивостью, перед которой отступали противники; недаром измученный Дантон во время допроса назвал его человеком «несравненной целеустремленности». Робеспьер в 1793 году – святой-покровитель всех презираемых, всех обделенных судьбою, один из тех, на ком «мир держится». Обстоятельства способствовали укреплению его нравственного авторитета: в условиях, когда коалиции были хрупкими и недолговечными, а истинный смысл происходящего оставался неясным, репутация абсолютно неподкупного человека, которой пользовался Робеспьер, часто казалась единственным, на что можно положиться. Он был идеалистом, не верившим в то, что может потерпеть поражение. По словам Кольриджа, «Робеспьером... владела пламенная страсть, ни на миг не упускавшая из виду конечную цель, и холодная жестокость, никогда не стеснявшаяся в выборе средств».

В мае 1793 года, обращаясь к Конвенту, он сказал: «Чтобы выполнить возложенные на вас обязанности, вы должны делать прямо противоположное тому, что делалось ранее». В статье Алена Форреста, посвященной участию Робеспьера в организации военных действий, рассказывается о его конфронтации с твердолобыми радикалами из числа генералов. Он воспротивился тому, чтобы Франция объявляла войну, и это на какое-то время снизило его популярность. Но Робеспьер хорошо понимал, что война никогда не способствует процветанию общественных свобод. Он не доверял военным, считая, что по своей природе они не могут не угнетать народ. Робеспьер весьма скептически относился к представлению о том, что французская армия способна распространить свободу по всей Европе. «Разве можно любить миссионеров с мечом в руке?» – спрашивал он. Он полагал, что войну не удастся довести до победного конца, а, ввязавшись в нее, впоследствии трудно ограничить ее масштабы. Победы бывают еще более опасны, чем поражения. Война, чувствовал Робеспьер, обязательно приводит к установлению диктатуры, и в этом, без сомнения, был совершенно прав. Тем не менее, как показывает Форрест, он стал «военным руководителем вопреки самому себе»: его изобретательность и готовность отказаться от принятых шаблонов способствовали укреплению боевого духа добровольцев и помогали республиканцам побеждать в сражениях. Идеи становились опорой для стратегии. Героизм понимался достаточно широко: мать, посылающая сына на фронт, тоже считалась героиней. Солдат был уже не бесчувственным скотом, но гражданином; не пушечным мясом, а свободным человеком.