Три робких касания

– Давай уйдём отсюда? – он обернулся, я не видела, но слышала, как съехала гардина: шуршала ткань, и маленькие крючки скользили по карнизу. – Уедим? – я шла наощупь, я напрочь позабыла, куда и как идти. – Как можно дальше, – вот ковёр, вот что-то острое под ноги. Вот шаги навстречу. Вот журнальный столик. Не обойти. – в Брумвальд, там Академия, и ко двору и… – гражданская война. – в Еловый остров или к горцам, – в селенья к древним-древним горцам, которых, вроде как и нет. – или ещё куда-нибудь. Главин? Ты очень умный, ты будешь нужен там. Ты…

– Аннушка. Аннушка. Аннушка.

– Ты нужен мне, – боже мой Лучезарный, я тоже боюсь. – Давай?

– После Самайна. Второго, – он тяжело вздохнул и обхватил меня за плечи, прижал к себе. Вот волосы его, выбившиеся из хвоста пряди, вот плечи, вот лопатки торчат. И пахнет от него теплом и, – за неделю до слушанья, – они уже сказали. Объявили. Сволочи! – Нам с тобой, нас с тобой, меня… Ань, ты пойдёшь со мной?

– Да.

– Мне нужно будет сходить на бал к барону Кулькину. Потом Килвин ещё… А потом уйдём. Я придумаю куда. Ань?

Глава 11

Давай молчать сегодня?

Давай молчать об этом?

Давай в последний раз?

Здесь мало, мало света.

Обломки старых фраз.

Давай кричать неспешно.

Давай гулять в ночи.

Мне весело, мне нежно.

Ты для меня молчи.

Все эти вереницы

И хохот, и жара…

Как хочется забыться,

Закрыться до утра.

Не слышать и не слушать

Весь шорох между строк.

Простуженные души.

Прогулянный урок.

Давай молчать сегодня?

Пусть ночь течёт сквозь нас.

Пусть ток по венам бродит.

Я пьяная от фраз.

Глава 12

Безликие боги

Весна вернётся, дождь побежит по дорогам,

И солнца тепло согреет твоё сердце.

Так должно быть, ведь огонь внутри нас тлеет,

Вечный огонь, и зовется он надежда....

Аджей Сапковский «Баллада Лютика» («Wieczny Ogień»)

В углу над торшером, в левом, где в приличных домах обитают лики Солнечного, бормотало радио. На столе поблескивала тарелка с овсяным печеньем.

– Должен вам признаться, ребята, живете вы, – Килвин потянулся к последнему, черному не от шоколада – от копоти: – хорошо. – Съел.

– В каждой семье должен быть тот, кто будет доедать оставшиеся конфеты.

Кажется, так говорила третья папина жёнушка.

– У меня это Велька, – Аня с легкостью вступила в игру.

– А у меня Килвин.

– Что? Ну, знаете, – он почти обиделся, надулся, но прежде дожевал печенье. – Пошли вы! Оба!

– Это…

– Знаю, твоя квартира. Сам пойду. В душ. Галвин, мне в гостевой или?..

– Да, – я, не глядя, кивнул. – Она тебя чем-то не устраивает?

– Нет. Вы вместе… спите. Понял.

– Полотенце синее возьми! – докинул вдогонку. Впрочем, он сам разберётся. В квартире всё ещё воняло дымом. Что форточки, что вытяжка – справлялись плоховато.– Я не мой брат, – обронил я растерянно, когда тот промелькнул в дверях. Я, кажется, это уже говорил. На Килвине были домашние брюки и полотенце, перекинутое через плечо. Он пробурчал что-то про нашу ванную и вновь потерялся. Мне не было стыдно, скорее неловко. Я не он, не сильный, не статный, не Килвин.

– Я знаю, – повторила она теми же словами. «Знаю». Руки пахли печеньем и кремом, и дикой душистой травой. Где-то включился душ, забарабанили теплые струи, закапал недокрученный кран. – Я тебя люблю.

Так просто.

Но Аннушка ушла спать, и гостиная опустела. Снова жёлтым оказался свет, снова холодом запахло из окон. Большой дом, столько комнат и людей, только ночью открывает своё жуткое злое лицо.

– Свет так и не выключаешь?

– Что? Твою мать, Килвин. – Он появился так неожиданно. Что от меня хочешь? Шёл бы спать. – Выключаю.

Сел рядом и спросил:

– Чё ты всё время злишься?

– Злюсь?

Разве я злюсь? Так тихо было.

– Сейчас меньше. Но, Галвин. Я понять не могу, почему ты меня… Ты меня презираешь? – он отвернулся к окну. Закрыть бы, а то простудится. – Потому что я глупый? Не такой, как твой великолепный Виррин Од и бароны?

– Что? О господи! – в меня будто камнем бросили. Презираю, злюсь? А он смотрит, несчастный. – С чего ты это вообще взял?

– Ну, вот опять.

– Что опять? – мой тон? Ну, не ребёнок же он, чтоб всё его задевало, взрослый мужик, погоны носит, девок водит, курит, как паровоз.

– Ты даже не замечаешь. Бросаешь свои шуточки наотмашь, будто я тебе враг.

– Нет, – я мотнул головой. – Нет. Нет.

Я не думаю, не призираю, не высмеиваю. Нет. Надо сказать. А за окном такая жёлтая, совершенно круглая луна.

– Хорошо. Ты такой. Я знаю. Но чёрт. С Анькой ты ласков. Я вижу.

– Не надо.

– А? – он приподнялся удивленно. Съехало полотенце.

– Я нормальный. Не смотри на меня как на… на чернокнижника. Просто не смотри. – Не называй, как ты любишь. Не бросай мне горстями победы в лицо. И не смейся, когда больно. Я-то стерплю, как всегда терпел. Только…

Вон, на луну набегают шершавые тени. Холодом веет из незашпаклёванных рам.

– Я больше так не буду, – пролепетал он, точно ребёнок. Кошка прыгнула на диван. – Обещаю.