Три родины

Моя школьная учеба началась, едва мне исполнилось 5 лет. До этого я уже знал несколько букв, но писать и читать не пытался, мне больше нравились картинки. Особенно в журнале «Крокодил», который вместе с газетами регулярно приносила почтальонша, и я первым, до возвращения отца, старался достать его из почтового ящика. Когда к школе начали готовить сестру, и в доме появился первый букварь, всякие азбуки, кубики и картинки с буквами, мой интерес к грамоте резко возрос, я учился читать быстрее ее. Но главным катализатором и мотиватором, вскоре стала моя первая школьная любовь. Она настигла меня не в школьном, а в собственном дворе. После торжественной линейки и первого короткого учебного дня, моя сестра-первоклассница вернулась домой не одна. Она пришла с первой школьной подружкой, Киншовой Ирой, живущей через улицу от нас. Это миниатюрное создание с огромными белыми бантами на коротеньких «хвостиках», в белоснежном крылатом фартуке поверх черного форменного платья, показалось мне волшебной живой куклой. Я был поражен, потерял дар речи. От смущения забрался на густую раскидистую вишню, растущую во дворе, и уже с нее украдкой наблюдал за подружками. Временами они отвлекались от своих разговоров, сравнения содержимого новеньких портфелей и других девчачьих дел, смеясь, обращались ко мне, предлагая спуститься вниз. Но я в ответ еще больше смущался, краснел и продолжал сидеть на спасительном дереве. В этот день мы так и не пообщались. Зато потом, когда Таня и Ира пытались вместе делать уроки у нас дома, я, как нельзя кстати, им пригодился. Сначала они учили меня, потом ситуация быстро изменилась, и помогать им усвоить заданные уроки стал уже я. Это давало возможность находиться рядом с объектом своего обожания практически ежедневно, но требовало от меня ускоренного освоения школьной программы с опережением на два года.

В свой первый класс я пришел подготовленным на уровне третьеклассника, тем не менее, школьная жизнь для меня началась не совсем удачно. На второй день мы серьезно подрались с мальчиком из параллельного класса. Естественно, из-за девочки. Похоже, что он еще не понимал, что к этим прекрасным созданиям нужно относиться по-другому, нежели к мальчикам, способным дать сдачи. И хотя, виноватым в случившемся однозначно был он, демонстративному наказанию подвергли, почему-то, меня. Возможно, из-за того, что на его теле и одежде осталось больше доказательств, что именно он является потерпевшим. Возможно, потому, что понес еще и материальный ущерб-под конец нашей схватки я пару раз огрел его по белобрысой голове его же собственным портфелем, от чего на нем оторвалась слабенькая ручка. В школу вызвали родителей, собрали экстренную линейку. Классные руководители и завуч не жалели красок, осуждая мой кошмарный и недопустимый поступок. Грозили отчислением и переводом в спецшколу для хулиганов, требовали демонстративного покаяния. Я стоял, опустив вниз голову, и упорно молчал, как взятый в плен партизан. Меня не смущало несправедливое показное судилище, я был уверен в своей правоте. Но когда я поднял глаза и увидел лицо расстроенной и виновато оправдывающейся матери, сердце мое дрогнуло. Тихо и коротко пообещал: «Больше не буду!»