Три седьмицы до костра

В абсолютном безмолвии я подхожу ближе, ломая бесконечные узоры зависших в воздухе пылинок. Тьма вырывается наружу и кружит над мёртвой, словно сотканный из дыма ворок. 

Моей слабой тьме победить смерть не под силу. Но Шей, Шей мог бы... Взметнувшаяся было надежда обрывается, стоит мне коснуться прохладных затвердевших пальцев знахарки. Прошло куда больше горсти, даже Шей уже ничего не сможет сделать.

Я опустилась на пыльный пол и затряслась, как от озноба, обхватив руками колени. Ни горя, ни даже  страха не чувствовалось, совершенно, одно отупляющее оцепенение и непонимание, что делать дальше. Я снова провела пальцами по руке женщины, по сути чужой мне, но ставшей на удивление близкой за несколько дней, и вдруг задела край намертво сжатого в кулаке бумажного листа.

С трудом слегка разжала пальцы и вытащила один за другим два смятых серых листка.

На одном из них было написано чётким и крупным, как у ребёнка, почерком: 

Ухожу к Светлому Небу добровольно и в здравых помыслах, страдая от неизлечимой болезненной хвори. Все имущество свое оставляю Аркане Антарии в уплату старого долга.

Всё. По низу листа - размашистая подпись. Чуть помедлив, я положила листок под сжатую руку знахарки. 

Тама не хотела подставлять меня напрямую и упомянула долг - уверена, несуществующий, - и не меня, мою мать. Она всё продумала, насколько могла, и уже вчера речь шла не о переезде, а... Для женщины, имеющей искру, знающей травы, не так уж трудно расстаться с жизнью - приготовить отвар и усилить его действие. Но почему?.. Зачем? Не было у нее никакой "хвори". 

Я разворачиваю второй лист. Он пуст. Глупо смотрю на него, а потом призываю горестно поникшую тьму. Бумага нагревается, и буквы цвета пожухлой, высохшей травы проступают на белом полотне, как по волшебству:

Лучше самой.

А спустя пару мгновений проступают новые буквы:

Беги, темница.

И, опять-таки, всё. И вот теперь мне хочется реветь, реветь от бессилия, от осознания произошедшего и невозможности что-то изменить.

Или хотя бы понять. Она могла рассказать мне гораздо больше, и не сказала ничего. 

Она могла не бросать меня сейчас. 

...черная Светенька тычется в руки лоснящимся гладким лбом. 

***

Смерть знахарки Тамы обнаружили к обеду. До этого времени я продолжала ходить по деревне и лечить людей, демонстрируя наугад взятые из избы Тамы пучки трав и какую-то склянку с интригующе темным содержимым. Стеклодува в деревне лет десять как не было, за стеклянными изделиями люди ездили в город... 

Думать о чем угодно, только не о событиях последней седьмицы.

Деревенский староста лас Стемер нашел меня в избе лассы Вентор. Проблем с тем, чтобы найти себе пациента, у меня уже не возникало: по сути, можно было уже заходить в любую избу, заболевшие находились везде. Староста расспрашивал меня о знахарке, я отвечала, умолчав лишь о нашем последнем вечернем разговоре, а внутри плескалась тяжёлая гулкая пустота. Может, тьма делала меня бесчувственной, нечеловечески бесчувственной?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Что ж, сейчас это к лучшему.

Вечером, под пристальным взглядом растущего лунного ока я добралась до колодца и присела на каменный бортик. Сколько раз на этом месте мы встречались с Шеем в новолуние. А все началось со случайно раздавленного Саней светляка...

Я сжала пустые пальцы, и словно наяву услышала голос тени: "Светлячок". Слезы вдруг хлынули потоком, и я заскулила в прижатый ко рту кулак, сползая на землю.

Нарыдавшись вволю, я кое-как встала и пошла - но не домой, к Сане. Точно, как привидение. Нормальные люди сидят по домам - я смотрела на смазанное мерцание пламени свечей за окнами, то ли завидуя, то ли просто отмечая все менее доступное мне простое семейное счастье - собраться всем вместе дома вокруг толстой домашней свечи, ничего не скрывая, просто радуясь жизни.

"Если бы не ты, этого счастья было бы куда меньше"

Я обхватила себя руками, словно баюкая притаившуюся внутри тьму, и так и шла, стараясь не расплескать ее. 

Подойдя к домику Сани, я услышала надрывный крик Таниты и вздрогнула. Я никогда не слышала, чтобы моя беспокойная, тревожно-трепетная, но в целом довольно смирная племянница так кричала, словно... Я бросилась бежать и вбежала в избу к сестре, на мгновение оглохнув от разрывающего перепонки стука встревоженного сердца.

Внутри домика сестры было темно. Я схватила на руки сидящую в колыбельке, охрипшую от крика Ниту, прижала ее к себе - в насквозь промокшем теплом одеяльце, прилипшими ко лбу светлыми волосиками. Она выгибалась в моих руках, отчаянно всхлипывая, и тьма зажгла свечи на столе, даже не спрашивая моего согласия.