Три секунды

Гренс смотрел на деревья, могилы, даже на мемориальные парки вдалеке — но воспоминания не возвращались. Он не мог вызвать их, сколько бы ни поносил себя, приказывая сознанию сфокусироваться на ее ускользающем взгляде или судорожно подергивающихся ногах.

То, чего вы боитесь, уже произошло.

Он огляделся и вдруг заспешил.

Пробежал прямо через могилы по участку, который, согласно табличкам, назывался «15В». Красивые тихие надгробия. Эти люди умерли тихо и мирно, и не надо было так страшно вопить после их смерти.

16А. Шаги стали еще шире. 19Е. Он задыхался, обливался потом.

Зеленая лейка на подставке. Гренс торопливо налил в нее воды из ближайшего крана, и понес с собой. Асфальтированная дорожка сузилась и стала гравийной.

19В. Гренс попробовал постоять неподвижно.

Он здесь никогда не был. Собирался, хотел, но не вышло.

Чтобы пройти пару километров, понадобилось полтора года.

Из-за тусклого света трудно было рассмотреть что-то, кроме пары ближайших надгробий. Он нагнулся, чтобы разобрать слова. На могилах — специальные таблички.

Захоронение 601.

Захоронение 602.

Его трясло, он еле дышал. На какой-то миг ему захотелось уйти отсюда.

Захоронение 603.

Участок вскопанной земли, временная узкая клумба с чем-то зеленым, рядом — небольшой деревянный крест, белый. Больше ничего.

Гренс поднял лейку и полил куст, на котором не было цветов.

Она лежит там.

Она, державшая его за руку, пытаясь заставить его идти рядом во время долгих прогулок по рассветному Стокгольму, она, что неуверенно шла на плохо смазанных лыжах рядом с ним между покрытых снегом каштанов Васапарка, она, которая вместе с неким молодым человеком въехала в свое время в квартиру на Свеавэген.

Это она лежит там.

А вовсе не та женщина, что сидит в лечебнице на каталке и больше не узнает меня.

Он не плакал — он уже отплакал свое. Он улыбался.

Я не убил его.

Я не убил тебя.

То, чего я боюсь, уже произошло.

Часть пятая

Через день

Он любил хлеб из муки грубого помола, толстые ломти с мелкими семечками на корке — от него наступала сытость, семечки похрустывали на зубах. Кофе был крепким, а апельсиновый сок выжали, пока он дожидался завтрака. Пара минут ходьбы от дома. На углу Оденплан и Дёбельнсгатан. Гренс завтракал здесь дважды в неделю, сколько себя помнил.

Он проспал почти четыре часа — в собственной кровати, в большой квартире, без снов, в которых за ним кто-то гнался, а он убегал. Еще только закрывая входную дверь, он понял, что ночь будет хорошей. Комиссар посидел в просторной кухне, посмотрел в окно, собрал папки и бумаги, которые так и лежали на столе, еще постоял, напевая, под горячим душем, послушал голоса ночного радио.

Гренс расплатился за завтрак и за четыре булочки с корицей, попросив положить их в пакет. Потом была энергичная прогулка вдоль машин, ждущих очереди в плотном утреннем потоке транспорта, со Свеавэген на площадь Сергельторгет, оттуда по Дроттнинггатан до Русенбада, до правительственной канцелярии.

Охранник — молодой, наверное, недавно принятый на работу, внимательно изучил его удостоверение, трижды сравнил его фамилию в журнале с именами записавшихся на прием посетителей.

— Министерство юстиции?

— Да.

— Вы найдете ее кабинет?

— Я был здесь пару ночей назад. Но мы никогда не виделись.

Камера была установлена в коридоре на высоте лица. Гренс заглянул в нее — в точности как некий агент заглядывал туда несколько недель назад, и улыбнулся в линзу Примерно в это же время несколькими этажами ниже руководитель службы безопасности открыл дверь техкабинета и понял, что на стеллаже с пронумерованными ячейками для видеозаписей нет двух дисков.

Гренса уже ждали за обширным столом для заседаний в глубине кабинета.

Перед каждым — фарфоровая чашка с кофе.

На часах было восемь утра, но они уже какое-то время сидели здесь. Они восприняли его всерьез.

Гренс посмотрел на них, все еще не говоря ни слова.

— Вы попросили о встрече. Мы ее назначили. Надеемся, встреча не отнимет много времени. Потом мы все расходимся на другие, запланированныевстречи.

Эверт Гренс смотрел на три лица, на каждое по очереди, достаточно долго, чтобы показалось — слишком уж долго. Первые двое — то ли спокойны, то ли притворяются. А вот Йоранссон — нет: лоб блестит, глаза мигают слишком часто, сжатые губы сморщились от усилия.

— У меня с собой булочки с корицей. — Он выложил белый пакет на стол.

— Вы что, Гренс!

У Хоффманна была семья.

Двое мальчишек будут расти без отца.

— Кто-нибудь хочет? Я купил каждому по одной.

А если они найдут его, Гренса, через несколько лет? Если они спросят — что он им ответит?

Это была моя работа?

Это был мой чертов служебный долг?

Жизнь вашего отца для меня и общества была не такой ценной, как жизнь тюремного охранника, которому он угрожал?