Три секунды

Пит Хоффманн шел по дорожке унылого внутреннего дворика — торопливый взгляд на дом на другой стороне, шестой этаж, голова Вильсона мелькнула в окне, там, где отклеилась защитная пленка. Хоффманн вылетел из аэропорта имени Шопена первым рейсом польской компании LOT, в начале девятого утра. Всю ночь он провел упершись лбом в холодное стекло, но не особенно устал. Его захлестывали волны то возбуждения, то тревоги, они накатывали из вчерашнего дня, вместившего в себя человеческую смерть и решающую встречу в Варшаве. Пита несло неведомо куда, и он не знал, как остановиться. Он позвонил домой; ответил Расмус, сын никак не хотел выпустить трубку из рук — ему столько надо сказать! Трудно успеть, но ведь надо же рассказать, какое злое зеленое чудовище было в мультфильме! Хоффманн проглотил комок и вздрогнул, как вздрагивают люди, обнаружив, что стосковались по кому-то больше, чем сами думали. Сегодня вечером он обнимет их, всех троих, и не отпустит, пока они сами не попросят. Пит открыл калитку в ограде, потом еще одну, перешел из внутреннего двора дома номер пятнадцать по Вулканусгатан во внутренний двор дома номер семнадцать по Санкт-Эриксплан, открыл дверь черного хода и оказался на лестнице, которая осталась темной, хотя он несколько раз щелкнул выключателем. Шесть этажей по довольно крутым лестницам (лифт может застрять), ступеньки покрыты крафтом, и двигаться бесшумно трудно. Хоффманн посмотрел на часы, проверил фамилии на почтовых ящиках; дверь с табличкой «Стенберг» открылась изнутри ровно в одиннадцать ноль-ноль.

На кухне Вильсон отлепил пленку с двух стульев и стола и теперь возился у газовой плиты и шкафчика под мойкой. Наконец он нашел кастрюлю и стеклянную банку с чем-то похожим на растворимый кофе.

— Стенберг угощает. Кто бы он ни был.

Оба сели.

— Как Софья?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Нам редко удается побыть вместе в последнее время. Но ее голос… мы говорили ночью и сегодня утром… — она чувствует, что я вру, вру больше, чем обычно.

— Береги ее. Понимаешь, о чем я?

— Берегу. И ты это отлично знаешь.

— Хорошо. Это хорошо, Пит. Все-таки она важнее, чем твоя работа, и дети важнее. Пожалуйста, помни об этом.

Он не особенно любил растворимый кофе — после него оставалось пресное послевкусие и вспоминался кофе в дорогих варшавских ресторанах.

— Молчать, ему нужно было молчать, что он из полиции.

— А он был из полиции?

— Не знаю. Вряд ли. Я думаю, он был таким же, как я. И что он черт знает как испугался.

Вильсон кивнул. Скорее всего, тот испугался. И в панике изверг из себя слово, которое по идее должно было защитить его. Но которое именно там, именно тогда произвело обратное действие.

— Я слышал его крик «Я из полиции!», потом — как пистолет сняли с предохранителя, а еще потом — выстрел.

Хоффманн поставил чашку. Пить растворимый кофе было невозможно.

— Совсем недавно у меня на глазах умер человек. Тишина, кто-то перестал дышать — и ты видел его последний вздох, видел, как последний воздух вытек из легких.

Эрик не спускал глаз с человека, на котором лежал отпечаток чужой смерти, и видел перед собой выносливого жилистого мужчину, при необходимости — очень жесткого, но сейчас другого. Прошло чуть больше трех лет с тех пор, как были сделаны первые шаги по внедрению агента Паулы в «Войтек Секьюрити Интернешнл», в рапорте, составленном полицейскими аналитиками из отдела международного мониторинга, эта организация определялась как уверенно растущая ветвь восточноевропейской мафии, уже пустившая корни в Норвегии и Дании. Инспектор из Главного полицейского управления Стокгольма переправил донесение Вильсону и напомнил ему биографию Паулы, о том, что польский у того второй родной язык, а также что на Паулу есть кое-что в ASPEN [19]и что парню устроили серьезное уголовное прошлое, которое при желании всегда можно проверить.

Сейчас они были уже у цели.

Благодаря смелости, солидности и убедительности в роли уголовника Паула добрался до вершины организации, маскирующейся под польское охранное предприятие: в Варшаве он разговаривал с самим вторым заместителем директора и Крышей.

— Я слышал, как он снял пистолет с предохранителя, но не успел помешать.

Вильсон смотрел на своего агента и друга, в лицо, которое попеременно было лицом то Пита, то Паулы.

— Я пытался успокоить их, но не выходя за рамки… Эрик, у меня не было выбора, понимаешь, я играю свою роль и должен играть ее на отлично, иначе… иначе умереть придется мне.

Его лицо сейчас окончательно превратилось в лицо Паулы — как всегда неожиданно.

— А он плохо играл свою роль. Он не справился. Чтобы сыграть уголовника, надо им быть.

Перед Эриком не нужно было оправдываться, он знал все обстоятельства, знал, что каждый день смерть ходит за Паулой по пятам — при такой работе гибель входит в число рисков, Эрик знал, что стукачей ненавидят свои же. Но все же хотел, не зная даже почему, убедиться в невиновности Пита, прежде чем обеспечивать ему защиту от уголовной ответственности.

— Тот, кто стрелял…

— Да?

— Под каким углом?

— Я знаю, Эрик, чего ты доискиваешься. Мне есть чем защищаться.

— Под каким углом?