Три сердца, две сабли

И вправду пробивается сквозь чащу какой-то урчащий шумок. На зверя не похоже. Птицы в то время уж молчат. Да верно – человечий говорок будет! Негромкий, сторожкий. Казак вслед за конем тоже прислушивается. Он, как конь, ухо вперед настроить не может, потому голову в бок поворачивает, но зрачок на одном месте держит, прямиком в направлении шума. Определяет он, что ведут неподалёку разговор двое и что-то замышляют, ибо тон беседы скрытный, заговорщический. На русском наречии, однако, говорят.

Задумывается казак-разведчик неизвестно о чем, размышляет минуту, а потом трогает коня в направлении подозрительной толкотни. И что же он видит, едва расступаются перед ним стволы дерев и раздвигаются, подобно театральному занавесу, густые ветви, открывая сцену в виде небольшой лесной опушки, на заднем плане коей видна дорога узкая, не проезжая для экипажей и телег?

А видит он двух таких же, как он, не матерых по летам казаков, только донцов, и тоже, видать, как и он, разведчиков в этих еще не завоеванных Бонапартом и не отвоеванных нами обратно лесах. И возятся эти казаки с пленным французом, с «языком». И не с простым «языком» – а с настоящим императорским порученцем, вестовым офицером в голубом мундире. Крепко прибитый француз с кровью на лбу лежит без чувств на траве, во рту у него кляп, руки связаны позади… Только почему-то раздумывают казачки не волочь сей ценный трофей в свое расположение, а прирезать тут же, на поляне.

Легкой рукой отозвав коня, прислушивается бугский казак к неуверенному толку донцов, и становятся отчасти ясны ему их непростительные для военного времени умыслы. В самом деле, вместо того, чтобы поспешить и награду получить за добычу, они тут рассусоливают…

Оказываются казаки и вправду разведчиками… да и кому в этих местах быть, когда вся русская армия далеко отхлынула, а вражеская еще не успела подойти?.. или уже подошла скрытно передовыми частями, аванпостами, что и требуется разведать. Трое их пошло в дозор – два рядовых под началом хорунжего. Двое рядовых были теперь на месте, а хорунжий в отсутствии. Картина получалась таковая: француза, императорского порученца, взяли засадой, но хорунжий тут же канул в лесу, слетать соколом в расположенное поблизости имение за «дивной настойкой»… Из отрывочных словес можно было с усилием постигнуть, что хорунжий уже посещал то имение с разведкой, настойки тогда прихватил и вот, распробовав ее уже в пикете, решил, что и остаток врагу оставлять не гоже. Он отдал приказ рядовым ожидать его, а ежели к восходу солнца не дождутся, то везти «языка» в расположение, но при малейшей опасности прирезать его без шума и тогда живо уходить одним.

Солнце уже поднималось, тени ложились, рядовые перемаялись и везти обузу в партию не то чтобы ленились, но, надо полагать, со скуки примеривались, как «хранца» резать, если что, – колоть ударом в сердце или же чиркнуть по горлу. Совсем молодые были казаки.

– Федь, – признавался один, что помоложе, другому, вида более грозного да не очень, – я человека, как барана-то, не резал, поди, ни разу. Возьмись-ка, слышь, у тебя вернее выйдет.

– Да хоть в сей же час, – легко, звонко хвалился второй. – То ж проще, чем барана. Жила-то у хранца куда тоньше бараньей… Вот гляди, покажу.

И вынув кинжал, он, то ли пока в шутку, то ли уже всерьез, припал на одно колено перед пленным и повернул его за плечо, лицом в небо, примериваясь…

Тут и выезжает неспешно бугский казак из леса на поляну.

– Эй! – окликает он казачков. – Показать ли вам, как человека вернее резать?

Не вздрагивают казаки, не робки, но удивляются гостю.

– Эка встреча! – говорит тот, что постарше. – И ты в разведке будешь?

Ни слова больше не говоря, подъезжает бугский казак, с седла соскакивает, встает над пленником и говорит: «Ну-ка!»

– Глядите, как надо, – добавляет он при оторопелых донцах, оказавшись рядом с ними обоими на половину вытянутой руки.

Он двумя руками накрест вынимает с двух боков кинжалы из ножен и…

Вот тут вздохни, любезный читатель поглубже. Ибо случается немыслимое дело!

С двух рук, но как бы одним очень умелым движением вонзает бугский казак оба кинжала – да прямо в перси против сердца обоим стоящим казакам… и тут же толчком отпихивает их прочь. Только всхрипнув раз, отваливаются казачки замертво в разные стороны, словно соскальзывая с острейших стальных жал и оставляя на них алый след своей оборвавшейся юной жизни.