Три сердца, две сабли

Полина Аристарховна растерялась, тихо отдала пистолет… и так Евгений убил сразу двух зайцев, еще ни разу не выстрелив: обезоружил отважную девицу и получил в руки пистолет – самый что ни есть удобный на случай, если внезапно придется палить в меня.

Мог ли я скрыться и поспешить к своим, пока мой Зоил искушал молодую хозяйку усадьбы, почти отвернувшись от меня? Никак. Напомню: во дворе уже стояло каре гренадеров, они настигли бы меня куда быстрее легавых. Да и пикетов кругом было не счесть.

Но вот загудел и загрохотал мост – и во двор неприметной, затерянной в подмосковных лесах усадьбы Веледниково вступил сам Наполеон Бонапарт, сопровождаемый самым приметным из своих маршалов. Прочих генералов можно было и не считать по пальцам.

Бонапарт, спустившись с коня, вдруг стал меньше и коренастей. Он мне напомнил некрупного, но могучего вепря. Множество портретов императора доводилось видать мне: они верно передавали различные черты его, но ни на одном не была отражена достоверно сия общая черта – а именно «кабанья стать». Разве что на граверном портрете, исполненном одним австрийским мастером, чье имя я запамятовал, была правдиво показана толстая короткая шея и очень массивная нижняя часть головы – отнюдь не тот полу-аристократический подбородок, что изображали из полотна в полотно льстивые или просто напуганные живописцы.

…В тот миг, когда Бонапарт сошел на землю, я уже достиг крыльца и встал рядом с Полиной Аристарховной, дабы поддержать ее духом. По другую, левую ее руку, встал вездесущий Евгений.

Зрение мое феноменально сузилось. Я видел перед собой только стремительно приближающегося Бонапарта. Исчез напрочь ослепляющий своим мундиром и величием Мюрат! Так случилось со мною однажды, в часы битвы за Смоленск: прямо мне навстречу катилось по земле пушечное ядро со свистящим фитилем, я видел только его, а весь мир вокруг свернулся, аки небеса в Судный День… и время будто остановилось… и себя самого я увидал со стороны, будто душа в испуге оставила тело, а оно продолжало стоять, дышать и смотреть на приближающуюся смерть. Тогда свершилось чудо: ядро прокатилось по лужице и как раз фитилем, он погас, и ядро, словно удивившись сему конфузу, бестолково замерло в сажени от моих ног!

И вот удивительное событие повторилось: мое тело стояло, дышало, смотрело… и даже докладывало Бонапарту…

– Парижский провансалец? Или провансальский парижанин? – коротко, точно двумя выстрелами вопросил меня император, ничуть не грассируя и без носового прононса.

– Сир! Кем скажете – тем и буду! – нашелся я… вернее мое покинутое, но отнюдь не потерявшее рассудка тело.

Бонапарт усмехнулся и перевел взгляд на Полину Аристарховну, тотчас же повторившую грациозный книксен. Император французов едва доходил ей макушкой до… простите покорно, до декольте!

– Pauline?! – приподнял он бровь. – Да, вижу, есть в вас тот же огонь, что и в моей сестре.

Полина Аристраховна, чуть зардевшись, изящно поблагодарила императора за сей сомнительный комплимент.

Бонапарт снова усмехнулся и выразился куда более пространно:

– Вы, мадемуазель, своей простой и ясной красотою и величием своим олицетворяете Москву… и более того, всю Россию! Я был бы рад, если бы и она приняла меня с тою же простодушной гостеприимностью, что и вы.

– Ваше величество, моя Родина примет с радушием и истинно русским гостеприимством всякого, кто придет к ней с миром, – изумительно изящно и определенно выразилась несравненная хозяйка Веледникова.

– По крайней мере вы не встречаете меня пушками, – хмыкнул Бонапарт и глянул, наконец, на Евгения: – А вас я видел где-то.

– Да, сир! В Милане, – по-спартански лаконично и гордо напомнил о себе Нантийоль.

– А. Да-да. Особые поручения, – на счастье Евгения, припомнил император. – Всюду поспеваете, лейтенант. Похвально!

Поток бурного французского наводнения повлек нас в дом, и охрана императора оттеснила нас с Евгением. Я уж обрадовался тому, что могу теперь ускользнуть куда-нибудь в уголок и перевести дух… Но не тут-то было! «По войскам прокатилось»: удачливых разведчиков – за стол с императором.

– …жареного цыпленка – и довольно, – донесся до меня голос императора, предпочитавшего цыплят всем прочим изысканным яствам.

После короткой паузы вновь послышался его голос:

– Ryabchick – это польский цыпленок?

Так мы угодили на ужин с Бонапартом, причем – уже не на разных концах стола, а на одном, плечом к плечу, нож к ножу… и на радость Евгению: при любом моем неверном движении он мог пустить мне пулю в бок, не глядя и при том продолжая беззаботно орудовать вилкой.