Три сестры, три королевы

Мне впервые пишет брат. Ему бы стоило сделать это раньше, поделиться своими страхами относительно своего брака. Он говорит, что у него нет на уме другой женщины, хоть я и знаю, что Анна Болейн занимает великолепные комнаты, предоставленные Томасом Уолси, и весь двор ходит к ней с ежедневными визитами, что она пишет постскриптумы к письмам моего брата и что даже это письмо вполне может быть составлено вместе с ней, заглядывающей ему через плечо и подсказывающей гладкие фразы. Даже если это так, я ничего не могу с собой поделать: мне его жаль. Все-таки он мой младший брат.

Он думает, и Бог мне свидетель, у него достаточно поводов для подобных размышлений, что его брак был проклят с самого первого дня. Я вспоминаю ядовитый сарказм нашей бабушки, когда она клялась, что Екатерина никогда не выйдет замуж за Генриха, и думаю: что, если она была права? Что, если на самом деле не было никакого разрешения? Что, если Екатерина все это время была ему невесткой, а не женой? Как еще можно объяснить эту страшную вереницу мертвых детей? Как еще можно оправдать это страшное горе? Он пишет:

«Если наш брак противоречил Божьим законам и был на самом деле недействительным, то мне предстоит не только скорбеть о расставании с такой достойной леди и любящей спутницей, но и, что гораздо тяжелее, оплакивать мою злую судьбу, потому что я столько лет прожил в грехе прелюбодеяния и гневал Господа, который в наказание за это не дал мне наследника. Эти мысли истязают мой разум и не дают ни минуты покоя. Именно от этой боли ищу я избавления. Поэтому, дражайшая моя сестра, прошу тебя, как доверенное лицо, сообщить всем нашим подданным и друзьям истинную причину происходящих событий и молиться с нами о том, чтобы нам наконец стала ясна истина, для облегчения разума и спасения наших душ».

– Да благословит его Господь, – говорю я мужу, Генри Стюарту. – Какими бы ни были его намерения по отношению к этой женщине, Анне Болейн, это ведь действительно страшно для мужчины: прожить столько лет в браке, чтобы узнать, что он был недействительным.

– Да, похоже на ночной кошмар, – говорит Генри. – Правда, он почему-то настойчиво отрицает, что в лучших комнатах его дворца не живет одна очень красивая женщина.

– Красивые женщины были всегда, – говорю я. – Только до этого момента Генрих ни разу не задумывался о законности своего брака. А женщины были, и они рожали ему детей, даже сыновей. Если он говорит, что он утратил покой, то я ему верю.

– И как, по-твоему, он должен поступить с Екатериной, просто отодвинуть в сторону?

Я думаю о девочке, которая приехала из Испании, о неулыбчивой невесте на венчании Артура, о вдове, которая взмыла из нищеты на трон Англии, о воинствующей королеве, которая послала свою армию против моего мужа и приказала взять его тело в качестве трофея с поля боя.

– Она никогда не думала ни о ком, кроме себя, – холодно говорю я. – А сейчас мой брат думает о законе Божьем.

Мария прислала мне рождественские поздравления, но в письме нет ничего, кроме мучительно длинного списка подарков, которые Анна получила от Генриха. Она не спрашивает обо мне, или о Генри, или о своем племяннике. Ее не интересует, как он справляется со своими обязанностями короля. Мария, как всегда, упускает важное.

Ей не дают покоя роскошные комнаты, которые захватила Анна в Гринвичском дворце, и то, как все наносят ей визиты, пренебрегая Екатериной, и то, как Анна носит на платьях кайму из золота и драгоценных камней, и о ее венце, сделанном из ограненных в форме сердца камнях.

«О ее браслетах говорит весь двор, а если бы увидела ее рубины, ты бы расстроилась до глубины души».

Мария не говорит ни слова о страданиях Генриха и о состоянии его души. Екатерину плохо обслуживают в ее комнатах, а Болейн и Норфолк теперь даже не появляются у нее в присутствии. Наш брат, король, больше с ней не ужинает и совсем перестал проводить ночи в ее постели.