Три солдата

– Но ты сумасшедший, любезный мой. Ты сумасшедший. Один человек не может бороться против целой системы. Правда, Гэнслоу?

Уолтерс говорил горячо. Гэнслоу, принужденно сидевший на кончике стула со сжатыми губами, кивнул головой. Эндрюс, растянувшийся во весь рост на кровати, лежал в неосвещенной части комнаты.

– По чести, Энди, – сказал Гэнслоу со слезами в голосе. – Я думаю, тебе лучше поступить так, как говорит Уолтерс. Нечего героя разыгрывать.

– Я вовсе не герой, Гэнни! – воскликнул Эндрюс, садясь на постель. Он поджал под себя ноги, как портной, и продолжал спокойным тоном: – Видишь ли… Это просто вопрос личного характера. Я дошел до такого состояния, когда мне все совершенно безразлично. Меня не интересует, убьют меня или я доживу до восьмидесяти лет… Я устал от беспрерывных приказаний, от муштровки. Вот и все. Ради Бога, поговорим о чем-нибудь другом!

– А много ли тебя муштровали с тех пор, как ты поступил в университетскую команду? Ни разу. Да, вероятно, ты можешь подать теперь и прошение об увольнении…

Уолтерс встал, и стул его с грохотом упал на пол. Он остановился, чтобы поднять его.

– Слушай, вот мое предложение, – продолжал он. – Я не думаю, чтобы тебя числили пропавшим в канцелярии учебной команды. Там у них чертовски плохой порядок. Ты можешь зайти туда и сказать, что был болен, и даже получить свое жалованье. Никто не скажет тебе ни слова. Или я расскажу все старшему сержанту. Он мой добрый друг. Мы как-нибудь проведем все это через канцелярию. Но только, ради Бога, не ломай всю свою жизнь из-за мелочного упрямства и каких-то дурацких анархистских идей, чтобы их черт побрал! Такой человек, как ты, должен иметь достаточно здравого смысла, чтобы не прельщаться ими.

– Он прав, Энди, – сказал Гэнслоу тихим голосом.

– Прошу вас, не говорите больше об этом. Я все это уже слышал! – резко сказал Эндрюс; он снова бросился на постель и повернулся лицом к стене.

Долгое время длилось молчание. Со двора донеслись голоса и звук шагов.

– Но послушай, Энди, – сказал Гэнслоу, нервно разглаживая усы. – Тебя должна гораздо больше интересовать твоя работа, чем абстрактная идея об утверждении твоих прав на личную свободу. Даже в том случае, если ты не попадешься. Я думаю, что шансы попасться очень незначительны, если иметь голову на плечах. Но даже если ты не попадешься, у тебя нет достаточно денег для того, чтобы прожить здесь долго; ведь нет у тебя денег?

– Вы думаете, что я не размышлял обо всем этом? Я не сумасшедший, вы знаете. Я хладнокровно взвесил все… Но есть одно, чего вы, товарищи, не можете понять. Вы были когда-нибудь в дисциплинарном батальоне? Знаете ли вы, что значит разговаривать с человеком, который через пять минут может ни с того ни с сего ударить вас? Ах, Боже мой, вы не знаете, о чем вы говорите, вы оба… Я теперь свободен! Мне все равно, какой ценой быть свободным. Свобода – единственное, чего стоит добиваться. – Эндрюс лежал на спине и говорил, глядя в потолок.

Гэнслоу нервно шагал из угла в угол.

– Как будто кто-нибудь был когда-либо свободен, – бормотал он.

– Прекрасно, играйте словами, играйте! Вы можете доказывать, что угодно, если хотите. Разумеется, трусость – самая лучшая политика для того, кто хочет выжить. Человек, у которого сильнее всего развита жажда жизни, – первый трус. Продолжайте!

Голос Эндрюса звучал резко и возбужденно и временами срывался, как голос еще неокрепшего мальчика.

– Энди, скажи, ради Бога, что с тобой случилось? Ей-ей, я не в состоянии уйти отсюда, оставив это так.

– Будь спокоен, я найду выход, Гэнни. Может быть, я встречусь с тобой в Сирии, переодетый арабским шейхом! – Эндрюс возбужденно засмеялся.

– Если бы мне казалось, что я смогу принести какую-нибудь пользу, я бы остался… Но я ничего не в состоянии сделать. Каждый занят устройством своих личных Дел, на свой собственный дурацкий лад…

– Прощай, Уолтерс…

Гэнслоу подошел к кровати и протянул Эндрюсу руку.

– Смотри же, старина, будь осторожен, слышишь? И пиши мне в американский Красный Крест, в Иерусалим. Я буду чертовски беспокоиться о тебе, честное слово.

– Не беспокойся, мы теперь будем путешествовать вместе, – проговорил Эндрюс, поднявшись на постели и протягивая руку Гэнслоу.

Они слышали, как шаги Гэнслоу отзвучали на лестнице и потом на мощеном дворе.

Уолтерс пододвинул свой стул к кровати Эндрюса.

– Слушай, поговорим теперь как мужчины, Эндрюс. Если даже ты хочешь разбить свою жизнь, ты не имеешь на это права. У тебя есть семья, а потом… Разве ты лишен патриотизма? Вспомни, что на свете существует такая вещь, как долг.

Эндрюс сел на кровати и сказал глухим, злым голосом:

– Я не могу объяснить этого… Но я никогда не надену больше военной формы, поэтому, умоляю, покончим с этим.

– Прекрасно, делай, как хочешь, черт с тобой! Я больше не вмешиваюсь.

Уолтерс вдруг впал в ярость. Он начал молча раздеваться. Эндрюс лежал некоторое время на спине, глядя в потолок, потом тоже разделся, погасил свет и лег в постель.