Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

Уллубий не выдержал этого пристального взгляда, а когда романс был допет до конца, он подошел к Ане и тихо сказал ей:

— Сядь. Успокойся…

Аня послушно села. Душевный порыв ее словно бы вдруг иссяк, и теперь рядом с ним сидела уже не юная женщина, терзаемая любовным томлением, а послушная школьница, тихая, благонравная гимназистка.

— Что с тобой такое? — спросил Уллубий.

— История старая, как мир. Я полюбила одного человека. А он… он не может меня любить. И никогда не полюбит. Он революционер, а они отрицают любовь.

— Что за глупости! — пожал плечами Уллубий. — Кто тебе сказал, что революционеры отрицают любовь? Революционер способен любить так же, как любой другой человек. И даже еще сильнее… Но в одном ты права. Любовь никогда не сможет стать для него единственным смыслом жизни, заслонить от него мир. А особенно в такое время, когда великая революционная буря гуляет по стране…

— Вот видишь! — прервала его Аня. — Вы, революционеры, только и знаете, что рассуждать, да рассчитывать, да прикидывать, да взвешивать свои чувства на аптекарских весах! А настоящая любовь выше всего на свете! Она выше самой жизни! И чтобы доказать это, я готова даже умереть!

— Умереть, чтобы что-то кому-то доказать? Какая глупость! — нахмурился Уллубий. — Нет, мой друг! Если уж умирать, так во имя другой, более серьезной цели…

Он молча глядел куда-то вдаль сквозь затуманившиеся стекла пенсне, погруженный в свои мысли, забыв в этот миг про Аню, про их спор. А она, закрыв ладонями лицо, посидела молча еще несколько секунд, потом бросила на Уллубия прощальный взгляд и, не сказав ни слова, тихо вышла из комнаты.

Никому даже и в голову не пришло, что она ушла совсем: думали, просто вышла на минуту в другую комнату. Но когда опомнились и стали звать ее, чтобы она присоединилась к компании, ее уже не было.

Уллубий встретился глазами с тревожным, вопрошающим взглядом Тату. В тот же миг какое-то смутное, неясное чувство вины охватило его. «А если бы на месте Ани была она, Тату? — подумал он. — Ты и тогда вот так же спокойно и холодно рассуждал бы о любви? Нет, — успокоил он себя. — Я не покривил душой. Сказал честно все, что думал. Если бы на ее месте была Тату, я и ей сказал бы то же самое. Только она, наверное, лучше бы меня поняла. И согласилась бы со мною…»

С уходом Ани разговор постепенно вернулся «на круги своя», друзья вновь обратились к тому, что занимало их больше всего на свете, — к политике.

— Ты говорил о земельном вопросе, — осторожно напомнил Хаджи-Омар.

— Да, верно! Это самое важное. Должен вам сказать, братцы мои, что вы тут слегка запутались!

— Запутались? Мы? Объясни! — хором заговорили все.

— Я внимательно читал обращение бюро к народу и должен сказать, что этот вопрос вы решаете весьма половинчато.

— Как это — половинчато? Почему? — вспыхнул Солтан-Сайд.

— Вместо того чтобы призвать крестьян отобрать землю у помещиков, вы предлагаете им сидеть сложа руки и ждать, пока Учредительное собрание вынесет так называемое законное решение о конфискации помещичьих земель. А где у вас гарантия, что оно вынесет такое решение? По сути дела, вы в этом вопросе целиком и полностью смыкаетесь с позицией Временного правительства. Князь Львов и Милюков тоже предлагают ждать Учредительного собрания. А мы, большевики, отвечаем им на это: «Нет! Мы больше не хотим ждать! Не для того народ сделал революцию, чтобы его опять заставили таскать из огня каштаны для помещиков и капиталистов!» Вот, поглядите-ка, что пишет по этому поводу товарищ Ленин!

Уллубий достал из своего чемодана газету и бережно развернул ее. Это был номер большевистской «Правды» с ленинскими Апрельскими тезисами.

Гарун взял газетный лист и медленно, словно стараясь поглубже вникнуть в каждое слово, стал читать вслух ленинский текст. Все плотно обступили Гаруна, стараясь собственными глазами увидеть строки, написанные Лениным.

Уллубий, успевший уже не раз проштудировать Апрельские тезисы, исчеркав их многочисленными пометками и восклицательными знаками, отошел к сидящим в стороне Ажав и Тату.

— Устала, мама? — нежно обратился он к Ажав. — Шла бы себе спать. А то мы тут о скучных материях толкуем.

— Что ты, сынок! Мне тоже интересно. Знал бы ты, чего только не плетут в городе про большевиков. Говорят, что они и жен общими делают, и молиться не разрешают. И насильно свинину есть заставят…

— Это алимы нарочно такие слухи распускают. Хотят народ против большевиков настроить, — сказала Тату.

— Верно, Тату! Молодец! — похвалил ее Уллубий. — Так всем и говори. И подругам своим в гимназии, и всем прочим, кто будет возводить напраслину на большевиков. Объясняй людям правду, открывай им глаза!

Уллубий был рад, что Тату слушает его с таким вниманием. Во-первых, думал он, будет и в самом деле неплохо, если Тату у себя в гимназии начнет исподволь открывать молодежи глаза на истинное положение дел. А во-вторых… Во-вторых, ему было приятно сознавать, что эта прелестная девушка, уже занявшая прочное место в его сердце, становится его единомышленницей, настоящим и верным товарищем.