Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

— Да, друзья мои! — воскликнул Гарун, закончив чтение статьи. — Это совершенно новая программа действий. И какая смелая программа! Но в наших условиях ее не так-то просто будет осуществить. У нас многие твердят: «Во имя светлых идеалов социализма война до победного конца!» Если уж люди, называющие себя социалистами, говорят такое…

— В Петербурге то же самое, — возразил ему Уллубий. — И там немало людей, искренне верящих в идеалы социализма, стоят за продолжение войны с Германией. Поэтому-то Ленин и ставит перед нами, большевиками, задачу: завоевать большинство в Советах, чтобы взять власть в свои руки. Поэтому-то он и выдвинул лозунг «Никакой поддержки Временному правительству!». А что касается наших местных условий… Что ж, надо работать, друзья… Послать надежных товарищей в аулы. А главное — мы должны создать крепкое большевистское ядро на заводах: на кожевенном, на консервном…

— Трудно, Уллубий… Ох, трудно будет, — вздохнул Гарун. — Вот у меня как раз с собой последний номер газеты «Джамиятул-исламие»[14]. Послушай-ка, что они пишут.

Он достал из кармана сложенный вчетверо газетный листок, развернул, нашел нужное место и прочитал:

— «Шариат не велит захватывать чужие земли. Это грубое насилие. Виновные в нарушении законов будут строго наказаны…» И так из номера в номер. Что на это ответишь? Власть шариата сильна… В сознании наших крестьян прочно засело: отобрать чужое — значит пойти на грабеж. А за это аллах накажет. Строго накажет. И аллах, и закон…

— А надо так прямо и говорить: да, мы отбираем насильно, но отбираем награбленное. И возвращаем законным владельцам то, что богачи в свое время отняли у трудового народа…

Уллубий говорил не горячась, взвешивая каждое слово. Он славился среди друзей тем, что никогда, ни при каких обстоятельствах не повышал голоса. Даже в Москве на студенческих сходках, когда все только и делали, что старались перекричать друг друга, он говорил всегда тихо, сдержанно, неторопливо. Но этот ровный, спокойный голос часто заглушал самых отчаянных крикунов и спорщиков. Иные шутники подтрунивали над Уллубием: мы, дескать, думали, что кавказцы — люди темпераментные… А он только усмехался в ответ. Горячему накалу страстей он решительно предпочитал холодную логику. Но сила его логики была такова, что мало кто отваживался с ним спорить.

Вот и сейчас, стоило Уллубию заговорить, как Гарун тотчас же почувствовал себя в плену его неотразимых логических доводов.

Уллубий увлекся и говорил бы еще долго, но, кинув взгляд на женщин, решил, что пора сворачивать этот разговор.

— Ладно, друзья! Хватит на сегодня! Все равно в один вечер мы всех дел не обсудим и всех вопросов не решим…

Подойдя к окну, Уллубий взял с подоконника толстую потрепанную книгу. Это был Рубакии — «О самообразовании». Эту книгу он когда-то подарил Тэту. Вот и надпись: «Тату! Да поможет вам эта книга выработать цельное и благородное миросозерцание».

— Прочла? — спросил он, подойдя к Тату с книгой в руках. — Признайся, небось скучно было до смерти? Проклинала меня, что такую скучищу прислал вместо увлекательного романа?

— Ой, что ты, сынок! — поспешила за Тату ответить Ажав. — Ночей не спала, пока до конца не дочитала! И другую книгу, ту, что ты зимой прислал, тоже от корки до корки прочла! Она у меня читает прямо запоем…

— Вы, когда уедете, еще мне книг пришлите, — попросила Тату. — Хорошо?

— А я никуда теперь не уеду, — сказал Уллубий.

— Вот хорошо! — непроизвольно вырвалось у Тату. Она смутилась и, чтобы скрыть это, озабоченно спросила: — А как же будет с книгами?

— Не беспокойся, — ответил Уллубий. — Хорошие книги я для тебя и здесь достану.

Гарун вновь подошел к роялю и взял несколько низких аккордов. Басы зарокотали, словно раскаты далекого грома.

— Погоди, Гарун! — обернулся к нему Уллубий. — Помнишь, в Москве на одной нашей студенческой вечеринке ты играл что-то похожее? Ну-ка сыграй. Прошу тебя.

Гарун охотно сел за рояль, и грозная, торжественная, бурная и печальная мелодия возникла под его пальцами.

Звуки росли, ширились. Мелодия набирала все большую и большую силу. Казалось, все стихии разгулялись: грохочет гром, сверкает молния. Вздымаются и рушатся с грохотом могучие волны океанского прибоя.

Тряхнув густой шевелюрой, Гарун наклонил голову, словно бы стараясь устоять перед поднятой им самим грозной бурей, победить ее. И вот уже стихия сдается, идет на попятный, уступает могучей воле человека. Звуки замирают, становятся умиротворенными, ласковыми. Рассеялись тучи в небе. Блеснул золотой луч солнца. Улеглись, утихомирились волны морского прибоя. Тишина, покой царят кругом… И Гарун уже больше не встряхивает шевелюрой, не наклоняет широкий лоб навстречу грозе. Запрокинув голову назад, полузакрыв глаза, он медленно качает головой, словно говоря: «Нет, нет! Не может быть на свете сейчас тишины и покоя!»