Три стервы

Она вытаращила глаза от изумления. Он присоединяется к ней на каторге безработицы, и она должна считать это гениальным? Эма спокойно положила ладони на стол, наклонилась к нему и стала объяснять:

– Нет, но послушай, Блестер… В действительности безработица – это, чтоб ты знал, ужасно. Не спорю, тебе нелегко вкалывать на мудака, который выставил меня за дверь, но, учти, ты рискуешь совершить самую жуткую глупость, о которой сильно пожалеешь.

Улыбка Блестера стала еще чуть шире.

– Ну уж нет! Можешь не беспокоиться. Я не ухожу в никуда. На самом деле мне предложили другую работу. Платят в три раза больше… и главное… это Vanity Fair! Представляешь? Меня берут в Vanity Fair!

Эма окаменела, ложка покачивалась в ее руке, замерев на полпути между тарелкой и ртом, и из нее стекали тонкие струйки шоколада.

– Что-о-о? – У нее даже голос пропал.

– Ты же знаешь, я тебе говорил, что они собрались выпускать французскую версию и ищут дизайнеров. Я отправил им портфолио, и они пригласили меня, чтобы сообщить, что им понравилось. Больше того, они хотят меня обязательно.

– Гениально. Охренеть. Я так рада за тебя.

Ей хотелось немедленно исчезнуть. Непонятно, откуда у нее нашлись силы на восторженную улыбку.

– Не знаю, что и сказать. Фантастика.

– Ты рада за меня?

Она с усилием сглотнула слюну:

– Да.

Ей хотелось умереть. Натуральный кошмар. Она переживала сейчас самые унизительные мгновения своей жизни.

– Не могу поверить. Выхожу на работу на следующей неделе. Честно говоря, получить такое предложение в моем возрасте – это что-то невероятное. К тому же у меня появятся деньги и я смогу помогать тебе, если что.

Она покивала и произнесла несколько раз подряд “м-м-м… м-м-м…”, что могло с равным успехом сойти за выражение и восторга и страдания.

– Ну что тут скажешь. Такое э-э-э… такое счастье… Это наполняет меня радостью за тебя. Ты это заслужил. Ты – лучший дизайнер Парижа.

– Спасибо. Приятно слышать, но поаккуратнее – я в конце концов в это поверю. Кекс будешь до-едать?

Эма бросила косой взгляд на шоколадную какашку, плавающую посреди лужицы растекшегося заварного крема, скривилась от отвращения, но решительно схватила ложку, зачерпнула ею как можно больше какашки и крема и храбро засунула все это в рот. Она расправилась с десертом за четыре раза, взявшись за дело со всей, определим это так, энергией отчаяния. После такого самоубийства посредством шоколада Эма смогла разговаривать с Блестером спокойнее. Ни за что на свете она не хотела отравить ему радость, тем более из-за собственной подавленности и горечи, которая, вполне возможно, была лишь следствием гормонального сбоя. Это слишком важное мгновение, и он должен в полной мере насладиться им. Он это заслужил. Она заставила себя поздравить его, задать вопросы, обрисовать развитие его блистательной карьеры. На ее губах играла лицемерная улыбка, но навалившийся на нее страх трансформировался в мощный приступ тошноты, в рвотное цунами, угрожающе плескавшееся в животе.

Весь остаток вечера Эма старалась убедить себя не только в том, что это феноменально, но и в том, что она искренне рада за него. По всей видимости, именно радость она и испытывала в глубине души, но только совсем в глубине. Ей не терпелось остаться одной, чтобы разобраться с навалившимися на нее противоречивыми эмоциями. Ей это удалось ближе к часу ночи, когда Блестер заснул, а она лежала в темноте его спальни, уставившись широко открытыми глазами в потолок. Приходилось признать: только что у них случился самый неудачный секс за всю историю их отношений. Но она знала, что по-другому и быть не могло, а также что в этом только ее вина. Единственное, что позволило бы ей сегодня достичь оргазма, это привязать Блестера и отстегать его до крови. Потому что она подыхала от зависти. Вместо этого она только вонзила ногти ему в спину, может, чуть-чуть слишком сильно, и он вскрикнул “Ой… осторожно… мне больно”. Еще бы не больно, ей хотелось убить его. Но она догадалась, что это будет неправильный ответ, и ей оставалось только злиться и ждать, пока все завершится. Она, Эма, лежа на спине, пассивно ждала, пока ее мужик кончит. Хуже того, у нее возникло легкое отвращение и раздражение, когда Блестер попытался поцеловать ее в губы и вообще старался быть нежным и смотрел на нее с любовью, пока они трахались. Она постаралась заставить его сменить позу, чтобы не видеть всех этих проявлений влюбленности, но ничего не вышло. В какой-то момент у нее даже промелькнула мысль, что, если это продлится еще минуту, она даст ему пощечину, чтобы отвалил.