Три стигмата Палмера Элдрича

Он нашел пластмассовые чашечки и блюдца, поставил их на складной столик и раздвинул складные кресла.

— Может, — сказал он, — Господь не властвует над Марсом. Может, покинув Землю, мы…

— Глупости, — заговорила она, воодушевляясь.

— Я так и думал, что вас это разозлит.

— Конечно, разозлит. Он везде. Даже здесь.

Она взглянула на его нераспакованные веши.

— Я смотрю, вы взяли немного. Большая часть моего багажа еще в дороге, на автоматическом транспорте.

Она прошлась по комнате, остановилась и стала внимательно изучать стопку книг.

— «Подражание Кристи», — прочитала она удивленно название одной из книг. — Ты читатель Томаса Кемписа? Это великая, изумительная книга.

— Я захватил ее, — пояснил он, — но еще не читал.

— А ты пытался? Спорю, что нет. — Она открыла книгу наугад и прочитала: — «Самый слабый дар, которым он наделен, — велик, и даже очень подлые существа требуют особого дара, коим является любовь». Это и о нашей жизни на Марсе! Какая гнусная жизнь! Почему же, Господи… — Она обернулась, взывая к Барни: — Мы не имеем права пробыть здесь какой-то срок, а потом вернуться домой?

— Колония, это же ясно, должна быть постоянной, — ответил он, — вспомни о Земле Роанока.

— Да, — Энни кивнула. — Я хочу, чтобы Марс стал одной большой Землей Роанока, но чтобы каждый возвращался домой.

— Чтобы медленно изжариться?

— Мы могли бы эволюционировать, как богатые. Это можно было бы сделать всем. — Она отбросила книгу. — Но я не хочу хитинового панциря и всего остального. Разве нет другого выхода, мистер Майерсон? Вы же знаете. Неохристиане учат верить, что все переселяются в иной мир. Вечные странники. Теперь мы действительно стали ими. Земля — наш истинный дом, мы никогда не выберемся отсюда! — Она уставилась на него. Ее ноздри расширились. — У нас нет дома вообще?

— Пусть, — сказал он угрюмо. — Зато остаются Кей-Ди и Чу-Зет.

— У тебя они есть?

— Нет.

Она кивнула.

— Тогда вернемся к Томасу Кемпису.

Но книги она больше не коснулась, повесила голову и уныло погрузилась в размышления.

— Я не знаю, что будет, мистер Майерсон Барни. Я не стану никого приобщать к неоамериканскому христианству. Вместо этого они сами приобщат меня к Кей-Ди и Чу-Зет или еще к какому-нибудь процветающему здесь пороку. Какому-нибудь бегству от действительности. Сексу, например. Они ужасно неразборчивы здесь, на Марсе. Вы слышали, каждый готов лечь в постель с кем угодно. Я тоже пройду через это. Собственно, я готова к этому и сейчас. Я не в силах изменить ход событий… А вы действительно уловили красоту природы перед закатом?

— Да.

Пусть это слишком и не поразило его — вид полузаброшенных садиков и совершенно заброшенного оборудования, огромные горы гниющих запасов. Но он знал из учебных лент, что так было всегда на границах, даже на Земле. Такой же была Аляска почти до сегодняшнего времени, и, за исключением нескольких курортных городов, такой сейчас была Антарктида.

— Эти жильцы в соседней комнате, — сказала Энни Хауторн, — в своей выставке. Представляешь, если бы мы убрали сейчас Парки-Пат со сцены и разбили бы на мелкие кусочки. Что с ними было бы?

— Они остались бы со своими иллюзиями. Теперь это установлено. Когда они сфокусировались, поддержка уже не нужна. Но зачем тебе это?

В ее словах чувствовался садизм, и он удивился. Во время первой встречи его не было и в помине.

— Идолопоклонники. Мне хочется размозжить их кумиров, этих Парки-Пат и Вольта. Хочется помучить. Я… — Она замолчала. — Я им завидую. Это не религиозное рвение — просто подлая и жестокая черта. Я знаю ее. Если бы я смогла к ним присоединиться…

— Ты можешь присоединиться. Так же как и я. Только не сразу.

Он подал ей чашечку кофе. Она машинально взяла ее. Тоненькая без своего громоздкого марсианского костюма, она казалась высокой, почти его роста, а на каблуках и чуть выше. У нее был необычный носик. Смешно скругленный и чуточку приплюснутый на конце. Это навело его на мысль об англо-саксонских и нормандских крестьянах, возделывающих свой маленький клочок земли.

Неудивительно, что она ненавидела Марс. Исторически ее народ, без сомнения, был влюблен в подлинную землю родной планеты, в ее запах и девственное начало. В ней бродила память о хозяине, простой жизни труженика, в конце концов умирающего и превращающегося не в прах, а в жирный чернозем. Ладно, заведет она здесь, на Марсе, свой садик. Может быть, вырастит что-нибудь там, где остальные жильцы потерпели фиаско. Удивительно, как она подавлена. Наверное, это вполне нормально для вновь прибывших. Почему же он сам этого не чувствует? Возможно, где-то в глубине души он воображает, что найдет способ вернуться на Землю. Тогда он попросту рехнулся. Он, а не Энни.