Три стороны моря

— Все плывет, все течет, все меняется. Я меняю тему. Наш хромой подмастерье просил сообщить тебе о том, что великий, сногсшибательный проект коня закончен. И об одной ма-а-аленькой неувязочке.

— Ну?

— Из коня нельзя будет выйти.

— То есть как?!

— То есть нельзя.

— Совсем?!!!

— Не совсем. Из коня нельзя будет выйти без посторонней помощи.

— Почему?!

— Это было сделано, чтобы идеально скрыть дверь. Ее нет. Знаешь, что смешно? Он использовал в устройстве входа-выхода тот же секретный рычаг, что и давно умерший отец нашего общего любимца Бакха. Этот смертный сооружал сокровищницу для египетского фараона и пристроил тайную дырку. С нее и началось восхождение к свету. Тебе нравится?

Дева Афина стояла перед бездной, особым образом сложив руки. Собственно, бездна была всего лишь высохшим соленым озером, но Афина видела на его месте кое-что иное.

— Те, что остались, отзовитесь! — произнесла она очень тихо и очень торжественно.

Песнь двадцать первая

О самом взятии города врали мало. Поэтому рассказать что-то оригинальное трудно. Разве что два эпизода, совершенно упущенные аэдами, летописцами и сплетниками. Ночь в храме Афины накануне. И подводный бой.

НОЧЬ В ХРАМЕ АФИНЫ

Елена скользнула в боковой притвор храма — никто не увидел ее. Ее и нельзя было увидать в кромешном мраке: факелы горели только у ворот да кое-где на стенах. Осажденным приходилось уже беречь смолу.

Она пряталась с привычной легкостью, похоже, это не было впервые. Внутри Елена тихонько засмеялась: ей припомнилось, как всего дней десять назад она привела сюда стражу, чтобы схватить Одиссея, как она боялась своей тайны. Теперь она не боялась даже смеяться в темноте.

— Подойди сюда! — сказала она громко, звонко.

Это был вызов. С некоторых пор страха в сознании не осталось.

Елена Прекрасная почувствовала прикосновение. Она уже готова была нырнуть вслед за сердцем: когда не видно, можно было ошибиться, представить, будто ее трогает настоящий, прежний повелитель, и тогда каждая часть тела прыгала от радости, желая следовать за ним.

Но Одиссей был резок, порывист, скор. Нет, ошибиться не выйдет.

Она ценила сам короткий момент, первое прикосновение и ее ответ были мгновенным контактом с тем, с первым, главным. Он зачем-то отдал ее Парису и был прав. Она нарушала законы с Одиссеем и почему-то знала: ему это нравится.

Ахеец опрокинул на спину троянку, египтянку, спартанку — кого? Посреди тишины, почти в самом центре храма богини-девственницы она, не скрываясь, выкрикивала южные слова любви.

Троянский прорицатель Гелен выслушал слугу.

— Ты говоришь, из храма раздаются звуки?

— Я проходил мимо, незнакомая речь, чужой язык…

— Но это знак! Богиня подает какой-то знак Трое! Ты один слышал?

— Да, я был один, я нес птицу…

— Какую птицу? Вещую, для гадания?

— Нет, — слуга опустил глаза, — птицу для еды. Вернее, полптицы.

— Как досадно, что слышал ты, а не я.

Гелен вскочил:

— Пошли! Скорей!

— Позвать стражу?

— Ни в коем случае!

Он слишком быстро все делал, и слишком быстро все закончилось. Будь на месте Одиссея Парис или Дионис в прежнем образе Ба-Кхенну-фа, их бы неминуемо застали вместе. Но потому Одиссей и был избранным Афины, потому и позволено ему было безнаказанно сойтись с женщиной в ее храме, что он спешил жить. Он спешил, даже когда достигал удовольствия. Ему важно было свершить: овладеть Еленой, вот миг, вонзиться в нее, сжать, слиться… Там, где Парис заставлял ее извиваться и часами продлевал наслаждение, Одиссей давно уже был готов к бою, к следующему действию, к новым ласкам, но никогда не находил удовлетворения.

Поэтому Елена не застала его со стражниками в храме тогда, и поэтому Гелен опоздал сейчас.

— Куда ты меня тащишь?

— Ты идешь со мной по доброй воле. Просто нам надо успеть.

— Но куда?

— Успеть до утра.

— Утром… Атака?

Елена остановилась, попыталась заглянуть ему в лицо. Но луны не было на небе, а от звезд Одиссей умел прятаться.

— Последняя атака? — спросила она.

— Мы идем к твоему мужу.

На полвздоха она потерялась, затем спросила:

— Менелай здесь? В городе?!

— Мы идем к Парису.

— Он тебя убьет.

— Ты же знаешь. Он не может меня убить.

Одиссей потянул ее за руку, она упиралась.

— Успокойся, — сказал ахеец, — я тоже не могу его убить.

Хоть Елена и упиралась, в ней пробудилось дикое, неукротимое озорство. Такого не было ни на юге, за морями, ни с Парисом. Оно пробудилось не только что, однако недавно и постепенно набирало силу. Ее веселила новая встреча Одиссея и Париса. И она сама решила, какой эта встреча будет.

Парис ходил по дому, не замечая слуг и меряя просторные комнаты мягкими, неслышными шагами.

Нет, сказала себе Елена, чувство обреченности, когда они втроем сидели в одной комнате, не повторится.

— Где ты была? — задал Парис самый обычный, самый повторяемый мужчинами, да и женщинами, самый надоевший богам, всегда одинаковый, вечный вопрос — ровесник бессмертных.

Но Елена ответила не так, как все женщины. Она ответила правду.

— Я была в храме Афины.

— Что ты там делала?

— Я занималась любовью с тем самым ахейцем.