Три стороны моря

«Мой избранный решит исход этой войны, — размышляла Афина. — Пусть начала ее не я, зато мной завершится».

«Я могу решить судьбу Агамемнона, — думал Одиссей, — и судьбу остальных. И заполучить прекраснейшую загадочную женщину, чем она загадочней, тем прекрасней!»

«Закончить надо ярко. Надо найти символ на века. Символ мудрости, хитроумия, отваги и дерзкого успеха. Тогда эта война навсегда станет моей».

«Помоги, Афина, найти мне способ сломать неприступные стены, — просил Одиссей. — Они же прячутся от нас за стенами, как фессалийские лошади в загоне от волков. Хитрость и отвага! Дай мне, Афина, хитрости и отваги!»

«Я бы опоила троянцев неразбавленным вином в честь меня. Но тогда получится, что победу принес Дионис. Или поражение? Неважно, опять его имя. Найти бы что-то, к чему он не имеет никакого, вообще никакого отношения…»

«Что, если неразбавленное вино? — перебирал Одиссей. — Нет, один я ворота не открою. Все не годится. Как еще отряд из… тридцати? Нет. Хотя бы пятьдесят! Лучше сто. Как такой отряд может тайно проникнуть в город?»

«Одиссей украл из Трои мой дар, Палладий. На самом деле он ничего не крал, я сама вручила ему, чтобы возвысить моего избранного. Что если вернуть дар в Трою? Ну и что это даст?»

«Ну и что это даст? Посольство… Послы приходят без оружия, их не бывает полсотни».

«Дар должен быть другим. От меня! Мой дар должен быть громадным, колоссальным! Очень красивым. И принадлежать не тем, кому будет подарен. Потому что мои дары передавать нельзя. И нельзя принимать из вторых рук. Слабенькая философия… Но философию можно подработать, когда город будет взят».

«Фессалийские лошади в загоне от волков», — повторилась беззвучно фраза в уме Одиссея, и еще, и еще.

— Ты слышишь, как дрожат стены? — спросил Посейдон одну из нимф.

Та прислушалась, ничего не услыхала и ответила:

— Да, слышу!

— Не ври, — сказал он, — ты не можешь слышать. Это дрожат стены Трои. Им страшно.

— Они живые?

Посейдон нахмурился. Вечные сомнения одолевали его: он ненавидел искажать истину, а истина неуловима. С каждым столетием он хмурился все больше и больше. Камень не имеет личности и не способен стать иным существом, но камни тоже бывают бессмертны… Весь мир жив.

Он помогал строить эти стены, и он же помогал грекам разрушать — не хеттам, не Приаму. Этот город, как и тот, греческий, на противоположной стороне, предпочел Афину. Посейдон опять колебался — из-за его сомнений колебалась земля, и занимались шторма.

Страшный монстр поднялся из глубин океана, вплыл через Геркулесовы столпы во внутреннее, кто-то говорит — средиземное, море и направился на восток. Этот был из последних, когда-то давно Посейдон создал его в порыве страсти.

«Поспеши!» — послал он гулкий приказ.

Афина вступила в логово огня. На нее пыхнуло таким жаром, словно тут обитал не Гефест, а по меньшей мере Аид, если не сам древний южный Ра, именуемый у греков Гелиосом.

Мастер стоял в кожаном переднике, с голым торсом, и был он, пожалуй, даже красив. Хотя, конечно, очень по-своему.

Он ее не заметил.

— Я редко имела в тебе нужду, — скромно проговорила Афина. — Все, что мне требовалось, ты изготавливал по слову Отца. Поэтому наши отношения в пантеоне самые неразработанные.

Мастер не отвечал.

— Вернее, их нет, — завершила Афина мысль, чтобы что-нибудь сказать.

— Кто здесь?! — вдруг испуганно спросил Гефест, заслонив глаза рукой.

— Это, извини, я. Радуйся!

Мастер вышел к свету, отчего зажмурился еще отчаянней.

— Я тебя уважаю и ценю. Просто никогда не говорила, чтобы не отвлекать.

Нет, красивым он казался в отблесках огня в пещере. Дневной свет его портил.

Придумав назначить его мужем Афродиты, Отец изобрел эффектное средство ограничить ее всевластие.

Любовь изменяет Созиданию с Войной. То есть с разрушением. Замечательно!

— Я все-таки тебя отвлекла.

— Ты — Ника, — сказал Гефест, — я вспомнил.

— Ты умеешь забывать, кто входит в пантеон? Я считала, это единственное, о чем мы помним, даже когда изображаем сон.

— Ты любишь спать? — вдруг поинтересовался он.

— Нет.

— А Венчик любит.

— Я иногда использую сон, чтобы разорвать непрерывность времени, — сказала Афина.