Три страны света

— Вы не верите? Да, это вам кажется невозможным! Вспомните же падение ваше с лошадью в лесу? Вы лежали без чувств на моих руках, мы были одни в лесу, я обнимал вас…

Ярость обезобразила лицо Сары.

— Замолчи! Ты наглый лжец!.. Вон, иди вон! Я не хочу тебя видеть! — воскликнула она, топнув ногой, и в ее голосе было столько страшной настойчивости, что горбун молча повиновался.

На другой день горбун был позван к Саре. Она сидела на диване, в подушках. В комнате был полумрак, камин слабо освещал ее.

Горбун едва мог разглядеть Сару; но когда глаза его немного привыкли к темноте, он ужаснулся: лицо ее было болезненно бледно, глаза опухли от слез.

— Подойди к столу и возьми вексель на деньги, которые я должна тебе, — сказала она слабым голосом.

Горбун медленно подошел к столу и, взглянув на вексель, отскочил с видом человека, глубоко униженного.

— Я написала вдвое больше, чем взяла; если мало, ты завтра получишь еще!

Горбун сделал умоляющий жест.

— Все мои бумаги, какие у тебя есть, брось в камин. Горбун стоял с поникшей головой и молчал.

— Что же ты не исполняешь моего приказания? — кротко, сказала Сара.

Горбун улыбнулся, взял со стола вексель, бросил его в камин и, сложив руки, смотрел, как пламя обхватило его.

Сара быстро вскочила с дивана, подушки попадали.

— Как ты смел сжечь вексель? — сердито спросила она.

— Мне не нужны ваши деньги! — глухо отвечал горбун.

— А я еще менее желаю твоих; завтра ты получишь другой вексель.

— Я не приму его! — решительно сказал горбун.

— Мне все равно; но мои счеты с тобою кончены, завтра же оставь мой дом!

И она облокотилась на камин.

Горбуну показалось, что ее глаза отуманились слезами. Он затрепетал и, сложив руки на груди, смотрел на нее с бесконечной любовью.

Сара, бросив взгляд в зеркало, увидела горбуна, быстро повернулась и спросила:

— Ты еще здесь?

Горбун сделал к ней умоляющее движение и, горько рыдая, простонал:

— Пощадите, не выгоняйте меня!

— Вон из моего дома! — твердо произнесла Сара и выпрямилась.

Горбун дико посмотрел на нее… потом окинул глазами всю комнату.

— Я должен оставить ее дом? — прошептал он с ужасом.

Отчаяние овладело им.

— Нет, пусть лучше я умру теперь же! И он упал на колени.

— Я не могу тебя видеть! — сказала Сара с видом сожаления; но лицо ее выражало презрение; она отвернулась от горбуна, который страшно был жалок в эту минуту.

— О, не выгоняйте меня, дайте мне хоть еще раз видеть вас! Я не переживу, я с ума сойду! Сжальтесь, сжальтесь! Придумайте самое жестокое наказание, только не это, ради бога, не это: оно ужасно, оно бесчеловечно!

И горбун рыдал на всю комнату; он подполз к Саре, целовал и обливал слезами следы ее ног.

— Оставь, оставь меня! — в волнении сказала Сара отступая.

Ни слов, ни голоса недоставало у горбуна молить ее о пощаде. Одни раздирающие стоны вырывались из его истерзанной груди.

Сара облокотилась на камин и, закрыв лицо, тоже всхлипывала. Она была потрясена его стонами. Она привыкла к нему, его слепая преданность нравилась ей и совершенно была по ее гордому характеру.

С минуту Бранчевская стояла у камина, потом, подняв гордо голову и бросив презрительный взгляд на горбуна, пресмыкавшегося у ее ног, мерным шагом подошла к снурку колокольчика.

— Иди, или я призову людей! — сказала она, взявшись за снурок.

Горбун сделал отчаянный жест, вскочил и с ужасом закричал:

— Я иду, иду!

Переступив порог, он упал без чувств.

Сара вздрогнула; с минуту она стояла еще у снурка, не решаясь, позвонить или нет? Наконец подошла к двери и хотела запереть ее. Рука горбуна мешала; она с отвращением оттолкнула ее ногой и проворно заперла дверь на ключ…

Глава IX Крутой поворот

Тяжко бьют по душе впечатления угрюмой жизни и куют из нее душу твердую, непреклонную, которая не встрепенется, не вскипит в минуту сильной радости, не сожмется судорожно и от воплей чужого отчаяния; крепнет душа под ударами впечатлений угрюмой жизни.

Вечные бури и волнения воздвигались и кипели в страстной душе, заключенной в уродливом теле. С первых дней детства сама судьба, казалось, обрекла горбуна быть существом злобным, враждебным всему доброму, и так вела его: раздуваемо было все низкое и недостойное, зародыш чего лежит в каждой душе, как и зародыш добра… Долго боролось в нем доброе начало и с обстоятельствами, и с крутыми уроками судьбы… наконец умерло оно, — заснула душа… И спит она крепким, непробудным сном. Спит год, спит десять и двадцать лет, и чем продолжительнее сон, тем грубее и недоступнее кора, нарастающая на ней… Наконец уже и нет ничего в целом подлунном мире, что могло бы пробудить ее… разве вмешается сила сверхъестественная, грянет гром божий… тогда проснется она… и горе несчастному!