Три страны света

— Нет!.. лучше! я вот, видишь, бедный: один ковер! да, бедный! А вот мне ничего не надо, мне стоит захотеть, и я буду иметь все, все… дворец, гарем… У самого властелина всей Персии нет таких жен, как у меня… две тысячи… да! и одна другой лучше!.. Хочешь, и у тебя их будет столько же?

Кирпичов усмехнулся.

— На что мне твои жены? — отвечал он иронически, качая головой. — Мне и одну-то нечем кормить. Мой магазин, отдай мне мой магазин!..

— Ты будешь его иметь! — решительно сказал персиянин.

— Как?

— На, проглоти одну лепешечку…

Персиянин вынул из кармана своего засаленного архалука коробочку и передал ее Кирпичову.

— Знаю, — сказал Кирпичов, раскрыв коробочку и взяв одну лепешку в рот, — знаю! ваше лакомство… ваше.

Персиянин тоже проглотил лепешку и снова впал в неподвижность.

Несколько времени Кирпичов с жаром доказывал ему, что все люди его враги, что горбун злодей и самый свирепый его враг; наконец он смолк и, подобно персиянину, впал в неподвижность.

Свеча нагорела; в комнате почти темно. Кирпичов простился с персиянином, И вот он входит в свой магазин. Освещение необыкновенно яркое. Золотые корешки переплетов слиты в плотную массу, и стены как жар горят, точно окованы граненым золотом! Толпятся покупатели сотнями, приказчики стучат счетами, лазят по лестницам за книгами, перья скрипят, звон золота раздается по всему магазину, его уже некуда прятать — столько выручили! Покупатели, уходя, почтительно кланяются Кирпичову. Люди с важными лицами пожимают ему руки, на которых снова горят все его брильянтовые перстни.

Кирпичов чувствует необыкновенную легкость на душе, ему весело, все его враги стоят с потупленными глазами и просят у него прощения; один только горбун, забравшись на шкаф между глобусами, скалит ему зубы. Кирпичов ставит лестницу и хочет его снять, но шкаф все делается выше и выше; Кирпичов утомился, взбираясь по лестнице, — и вот он уже хватает горбуна за волосы, но вдруг руку его останавливает красивая женщина и молча указывает ему вниз. Кирпичов ужаснулся страшной высоты, на которую забрался: под ногами его огромная площадь, народ толпится тысячами, все куда-то спешат. Он видит, Как при дружном крике многих тысяч рабочих подымают колоссальную статую; сердце у него замерло: в статуе он узнает свое изображение! Ее ставят на мраморный пьедестал, на котором золотыми буквами написано: «Аккуратному, расторопному и деятельному двигателю книжной торговли, Василью Матвееву сыну Кирпичову. — Иногородные».

В толпе он узнал многих иногородных, узнал по письмам… они стояли почтительно, сняв шляпы. Кирпичов долго любовался с своей высоты чудным зрелищем, слезы умиленья потекли ручьями из его глаз и мешали ему наслаждаться торжественной минутой своей славы. Он хотел, протереть глаза — и вдруг с ужасом отнял руку от лица; глаз у него нет, вместо них огромные впадины. И сам он уже не живой человек: он — скелет и лежит в темноте; на него несет сыростью. Огромный мраморный пьедестал давит ему грудь.

Кирпичов содрогается всем телом и приходит в сознание… Как удивился он, увидал себя на ковре рядом с неподвижным персиянином, который страстно сжимал в объятиях засаленную кожаную подушку! Свеча, догорев совершенно, едва вспыхнула. Кирпичову было душно; голова его пылала и трещала, будто ее давили с чудовищной силой. Он окликнул персиянина, бормотавшего что-то на своем языке.

— Хаджи! дай огня, дай хоть чего-нибудь выпить, тормоша его за руку, сказал Кирпичов.

— Оставь, не тронь меня! пусть целует меня красивейшая из моих жен, красивейшая из жен всего Востока! — проговорил персиянин и еще сильнее сжал подушку в руках.

Кирпичов увидел кружку на окне и напился. Но, видно, и в ней была частица волшебного зелья… Прислонясь лбом к холодному стеклу, долго глядел он с отяжелевшей головой на улицу. Мрачно рябила в темноте Фонтанка, чуть освещенная фонарями. Кирпичову сначала было страшно глядеть на нее; но вдруг показалась лодка, вся облитая радужными огнями; множество разряженного народу было в ней; с песнями, с музыкой, с веселыми криками пронеслась она по темным волнам… вот другая, вот еще и еще! Одна за другой мелькали красивые лодочки; говор и смех долетали с них до ушей Кирпичова… Вдруг все кругом осветилось; толпы гуляющего народа теснились на набережной. Все были так веселы… Но подул легкий ветер — огни погасли, перила исчезли, Фонтанка начала расширяться; все шире и шире, выше и выше разливалась она и, наконец, дошла до самых окон, где стоял Кирпичов. Мелодические звуки музыки слышались вдали, вдруг что-то мелькнуло чудное, восхитительное… ближе и ближе! Красивая женщина с длинными-предлинными волосами плыла к окну, высоко взбивая пену. Приплыв, она лукаво кивнула Кирпичову головой и, поманив его, взмахнула своими мощными руками и на огромное расстояние отскочила от него. В разных направлениях показались женщины, одна другой красивее; они плескались в воде, смеялись, манили к себе Кирпичова и прятались от него.