Три ступени вверх

Они так и стояли под темной корявой липой. Мия поежилась от налетевшего откуда-то ветра, подумав, что Тоша – известный тормоз. В смысле, флегматик. Но сейчас, по идее, должен уже догадаться, что пора девушку хоть чашкой кофе угостить.

Но он, виновато улыбнувшись, неожиданно сказал:

– Спасибо за беседу. Мне пора, а то на самолет опоздаю, – и махнул стоящему поодаль такси.

Та-ак, подумала Мия несколько ошарашенно. Значит, подъехал к факультету, чтобы «глянуть», попросил таксиста подождать… Как будто действительно в картинную галерею забегал. Дичь какая-то, ей-богу!

Он взял ее за руку, чуть пожал – вместо того, чтоб поцеловать, вот уж действительно пентюх! – захолодевшие уже пальцы:

– Ох, прости, я тебя совсем заморозил. – Никакой виноватости в его голосе не было, так говорят что-то вроде «прости, я тебе лишний кусочек сахара в чай бросил». – Ну пока! Приятно было увидеться! – и скрылся в подъехавшем такси.

Приятно ему, видите ли! Странно он все-таки разговаривал – как будто мысленно с английского на русский переводил. И зачем вообще приходил?

* * *

Первое время после Янкиного звонка, поделившего жизнь на «до» и «после», Мия жила точно зомби. Ну или робот. Не билась в истериках, не пила литрами корвалол или, боже упаси, коньяк. Механически исполняла все положенное: писала лекции, сидела на семинарах, даже говорила там что-то, и вроде бы не полную чушь. Только с курсовой заморачиваться в этот раз не стала, слепила ее из кусков собственных конспектов – халтура, но сойдет.

Флегматичная Зинаида Игнатьевна, пролистав сей опус (зачем, спрашивается, кому эти курсовые нужны?), лишь бровь приподняла, словно бы удивляясь. Но – приняла:

– По крайней мере, это ваша собственная работа, а не интернет-копипаста. – И, окинув Мию непонятным взглядом, не то оценивающим, не то сочувственным, добавила: – Что-то вы, деточка, бледненькая. И похудели как будто. Вы здоровы ли?

Мия отговорилась весенним авитаминозом и погодой, что Зинаиду Игнатьевну совершенно удовлетворило:

– Да-да, понимаю, питерская весна – это настоящее испытание. Идите, деточка. Витаминов попейте, и гулять, гулять непременно, даже если погода не радует. Идите, – царственным кивком она указала в сторону двери. Зинаида Игнатьевна очень напоминала школьную секретаршу Елизавету Максимовну. Величественностью, невозмутимостью, умением все заметить и понять.

Мия вздохнула. Чувствовала она себя и вправду не очень. Кружилась и звенела голова, даже подташнивало – с голоду, должно быть. Кто-то, говорят, стресс заедает, а ей кусок в горло не шел. Усилием воли заливала в себя стакан-другой кефира, чтоб не доиграться до гастрита, но разве это еда? Конечно, голова будет кружиться при такой диете.

Или это нервы разгулялись?

Или… все так и должно быть?

Мысли о возможной причине плохого самочувствия одновременно и радовали, и пугали. Решение она тогда приняла стремительно, а теперь одолели сомнения. Ребенок от Алена – это могла быть очень хорошая карта. Вероятно, единственная приличная карта во всей, как бы ее помягче назвать, ситуации. Теоретически.

А практически – не вышло бы, как в присказке «Русского радио»: «Жила-была девочка… Сама виновата». Хотя Мия не чувствовала своей вины. Да, жила-была девочка – бедная девочка! И встретила она богатого мужчину. И случилась у них любовь. А потом богатый красивый герой взял и погиб. Как он мог! И девочка осталась у разбитого корыта. Потому что после смерти героя – такого прекрасного, такого заботливого – она стала… никем. «Как только пробьет полночь, карета превратится в тыкву».

Хотя «карета» – ее ненаглядная «матильда» – как раз единственное, что никуда не делось. Ну и квартирка эта, оплаченная за год. Из кухонного окна, если прижаться щекой к стеклу, справа виден кусочек «кармана», где Мия парковалась. И кусочек «матильды» можно разглядеть. Мия частенько так стояла – это успокаивало, казалось, что она не одна.

Вообще-то она запрещала себе психовать. Гнала прочь любые мысли о будущем – разве что на неделю вперед, не больше. Надо закончить семестр, сдать сессию, вообще подождать – вдруг что-то знаковое случится. Или не случится. А там видно будет.

Механически, так же как делала сейчас все, помыла кружку из-под кефира. Выдавила на щетку с длинной ручкой каплю чистящего средства из плоской бутылки, машинально отметив, что покупать новую еще рано, прошлась щеткой по раковине. Намочила тряпку, протерла стол. Намылила ее, прополоскала, повесила на раковину. Тряпка была лиловая. Для подоконников – голубовато-зеленая. Можно было и не стирать их, в шкафчике под раковиной еще целый пакет таких же, мягоньких, удивительно приятных. Но если менять тряпочки каждый день, пакет закончится очень быстро, придется покупать новый. Невелики деньги, а все же. Собственно, можно было и вообще ничего не вытирать – по крайней мере, вот прямо сейчас. Стол, плита, раковина и так сияли чистотой, но ежедневные действия по поддержанию порядка в квартире стали почти ритуалом. Костылями. Каркасом. Скелетом.