Три ступени вверх

Размеренные движения щеткой или тряпкой, мирное гудение пылесоса, блеск чистой плиты создавали иллюзию того, что в порядке – все.

Нет ничего проще, чем зависнуть посреди засохших кофейных лужиц, крошек и хлопьев свалявшейся пыли, предавшись мрачным размышлениям. Янка так и делала. Может, и продолжает в том же духе, Мия не знала. Не интересовалась. Янка… О той есть кому позаботиться. Заплатить денег специальным людям, которые наведут чистоту, другим специальным людям – чтобы выслушали, по плечику сочувственно погладили… Или не заплатить – у нее и мамочка есть (пусть даже та сейчас тоже в раздрае), и братец… Ей вдруг вспомнилось, как тот совсем недавно встретил ее возле универа. Глянуть он, видите ли, хотел! Придурок! Такой же, как его папаша! Комплименты говорил! Мие сейчас его комплименты – как рыбке зонтик! Если бы все сложилось по-другому… да, быть может, Тошка – не такой уж «не вариант». Но сейчас…

Ай, ладно! Предавайся не предавайся унынию, никто не явится, кружку с чаем к носу не подсунет, в душ за ручку не отведет. Сама, все сама. Ну или сразу вешаться.

Вешаться было, пожалуй, все-таки рано.

Справиться с мыслями удается не всегда, как ни старайся, это правда. Но уныние (а хоть бы и отчаяние) посреди чистоты и порядка – это совсем не то, что мрачные мысли посреди общего хаоса. Переполненная заплесневелой посудой раковина, мерзкие крошки на полу, хрустящие при каждом шаге, липкая столешница… нечищеные зубы – типа, ладно, один раз не в счет… «Один раз» превращается в десять, двадцать – ибо депрессия и «нет сил». Нет сил на то, чтобы принять душ, – и в итоге от тебя шарахаться начнут, потому что ты воняешь. Как вонял покойный отчим… Тьфу!

Мия долго-долго стояла под душем, вглядываясь в гладкий смуглый живот. Живот был привычно плоский, но она все равно вглядывалась. Практически йог, созерцающий свой пупок… Стоять так было хорошо. Тепло, спокойно, безмятежно. Она вздохнула, словно собираясь с силами, перед тем как выключить воду. Ладно, всю жизнь под душем не проведешь.

Выходить из маленькой, уютной, теплой ванной комнаты было страшно. Каждый раз – страшно. Мия поплотнее запахнула пушистыый халат – как бронежилет застегнула. Глупо, конечно. И халат – слабая, да просто никакая защита, и от ванной до входной двери рукой подать, никакой бронежилет не спасет. Да и при чем тут бронежилет?

Не бандитов она боялась, не монстров из параллельной Вселенной, не буки из детских страшилок. Нет. Все время казалось, что там, за дверью, – он.

Мию всегда пугали мертвецы. Нет, не трупы, скелеты или тем более кладбища – а то, во что человек превращается после смерти. Ведь не может же быть, чтобы, умирая, он просто исчезал! Умирает тело. Оболочка. А мысли, чувства, вообще все то, что и является человеком, – где оно? Или она, если это и есть душа? Клубится неприкаянно, бездомно? Касается дыханием своим – то теплым, то ледяным – тех, кто еще жив? Но ведь разницы между ними – никакой, лишь та, что у живых пока есть тело.

В первый год после смерти мамы и отчима Мию нередко накрывал этот страх. Если бы призраки являлись лишь в сны, еще бы полбеды. Даже самый тяжелый кошмар – это всего лишь сон. Но Мия видела их! И маму, и отчима. Они клубились на лестничной площадке, таились в углах – все молча и оттого еще более страшно.

Но там было проще. Витек, вернувшийся домой, чтобы помочь с отчимом после второго инсульта, после его смерти так и остался – чего чужие хаты считать, когда своя жилплощадь вполне ничего. Занял, естественно, большую комнату – Мия и не возражала. Присутствие брата, его туповатая, равнодушная невосприимчивость к «тонким материям» не давали призракам разгуляться.

Здесь же, в этой квартирке, куда более уютной и ухоженной, чем их панельные «хоромы», Мия была одна. Она – и Ален за входной дверью.

В первые дни ощущение его присутствия буквально давило. Душило, обволакивая, как тяжелый запах. Было страшно подойти к входной двери, еще страшнее почему-то – повернуться к ней спиной. Мия подолгу стояла в прихожей, прислушиваясь. Прикусив губу, отпирала входную дверь, вглядывалась в темноту. Ругала себя за дурость. Что такое, в самом-то деле?! Если за входной дверью действительно Ален (ну мало ли, бывают же чудеса, тела-то не нашли, может, он где-то с амнезией лежал!), тогда не стоять столбом надо, а распахивать дверь, виснуть со стоном на шее, льнуть, таять, забывать дышать, почти теряя сознание от острого, немыслимого, ослепительного счастья!

А если он и вправду мертв и там, за дверью, бесформенное бесприютное «нечто», которым он стал, – надо под кровать прятаться, а не за дверь выглядывать!

Но она все равно и столбом стояла, и, собравшись с духом, выглядывала на лестницу.

Постепенно ощущение «там – он» ослабело. Стало пусть не слишком приятным, но вполне терпимым. Мия привыкла к нему, как привыкаешь к ощущению неловкости в подвернутой ноге: сперва невыносимо, потом легче, легче, и уже улыбаешься – ничего, скоро пройдет.