Три ступени вверх

Мие стало смешно. Алик, похоже, всерьез считал себя «женихом». Причем завидным. Ну да, ну да. Красавец же. И обаятельный. Это сейчас он расслабился, речь как у гопника из подворотни, а в приличном обществе и ведет себя совсем по-другому. И манеры откуда-то берутся, и речь правильная, и все прочее, что воспитанному молодому человеку полагается. И вот эта самодовольная уверенность, что он – вожделенная мечта любой бабы, тоже куда-то девается. Милый, скромный, а в некоторых ситуациях даже и стеснительный мальчик. Что ни говори, при очевидном недостатке ума хитрости (или инстинктов?) Алику не занимать. А самоуверенность – лишь следствие. Мие вдруг очень захотелось его уколоть. Ну хоть попытаться.

– Небедная девушка, я так понимаю, – это дочка какого-нибудь олигарха?

– Ну не то чтобы прям олигарха, но что-нибудь типа, – он мечтательно потянулся.

– Алик, солнышко, за такими невестами все охотятся, поэтому папочки держат своих дочек под приглядом. Во избежание, так сказать, нежелательных контактов и появления вовсе уж нежелательных наследников.

– Так я ж не просто, я жениться готов. Че сразу «нежелательных»?

– Ты действительно думаешь, что какой-нибудь богач сочтет тебя подходящим спутником для своей дочки? С твоим-то послужным списком, а?

– Ну, если дочка влюбится…

– Если сильно влюбится, ушлют на год в какую-нибудь Швейцарию, а там, знаешь, с глаз долой – из сердца вон.

– Ну… это да. – Он снова вздохнул. – Но можно ведь… Типа, она такая прекрасная, что я разочаровался в прежней жизни, стыдно мне…

Мия поглядела на Алика оценивающе. Балбес-то он балбес, но одаренный, этого не отнять. Да, он вполне смог бы сыграть «возрождение альфонса» более чем убедительно.

Когда, выдув три кружки чая, Алик отправился в туалет, Мия задумалась.

В чем-то он был прав. Во всяком случае, насчет «облома» и «наполеоновских планов». Пусть отношения с Аленом и тянулись в последние месяцы ни шатко ни валко, но надежда на их возрождение оставалась. И, чем черт не шутит, даже на успешное развитие. А теперь… Отсутствие Алена ощущалось буквально физически – как будто пустота какая-то внутри образовалась. В сочетании с ужасом «он там, за дверью» коктейль выходил убийственный.

Но это бы ладно, с чем, с чем, а с душевными терзаниями Мия уж как-нибудь справилась бы – не принцесса. Терзала мысль, что вдовой – и богатой вдовой! – осталась проклятая Гестиха. Нежная Леля! Все ей! А должно было бы – Мие! Леля свое от жизни и так уже получила, пора и другим дать попользоваться. Да и при разводе (если бы Мие удалось довести историю до этого этапа) Ален не оставил бы бывшую жену без копейки, наверняка обеспечил бы. Мия, правда, не очень верила, что ей удалась бы затея с разводом, но сейчас-то можно думать все, что угодно! Злые эти мысли почему-то успокаивали. Приятно было убеждать себя, что все, все, все – из-за его проклятой жены, нежной фиалки, чтоб ее черти взяли!

Может, он и в речку из-за нее сиганул!

Мия горько засмеялась. Даже на мгновение невозможно было предположить, что Ален мог бы покончить с собой. Бред. Полный и абсолютный. Не тот человек. Совсем. И тем более – таким способом! Если бы даже он решился (ну мало ли, может, болячка какая-то обнаружилась, все случается), что, у него ствола не нашлось бы пулю в висок пустить? Быстро, изящно и практически не больно. А нырять в стылую воду наподобие какой-то бедной Лизы, задыхаться там подо льдом – нет, не может быть.

Но мысль о том, что Леля по-прежнему на вершине, а она, Мия, так и осталась никем, доводила до бешенства. Ну да, Гестиха потеряла мужа (вроде бы любимого мужа), но ведь и Мия потеряла! Не мужа, конечно, просто любимого! Перед собой можно не притворяться: Ален стал для нее значить куда больше, нежели просто покровитель. Иначе почему так ноет душа? Допустим, у Лели тоже душа болит от потери. Тут они, получается, в равном положении. А в остальном? В остальном-то у вдовы все распрекрасно. Мия не помнила, кто сказал: «Деньги не приносят счастья и не лечат от несчастий. Но плакать в «Кадиллаке» значительно комфортнее, чем в троллейбусе». Может, Леля и льет слезы по потерянному супругу, но она-то их льет в «Кадиллаке», а Мия?

Была бы возможность, переколотила бы этому гипотетическому «Кадиллаку» все стекла! Или из помойного ведра вдову окатила бы – то-то была бы красота! В гнилых ошметках, в вонючей жиже она уже не выглядела бы столь изящно благородной. Да все ее благородство – на девяносто процентов из внешних атрибутов состоит. А может, и на все сто…

Вот если бы подпортить несколько ее безупречную репутацию… Не перед всеми (на гипотетических «всех» Мие было, по правде говоря, плевать), а перед самой собой! Чтоб ей в зеркало на себя противно стало смотреть!

В туалете Алик провел не больше минуты, зато в ванной, куда отправился помыть руки (его чистоплотность была чуть не единственным абсолютно неоспоримым достоинством), проваландался не меньше пяти. Наверняка в зеркало пялился, подумала Мия. Ей приходилось пару раз наблюдать сие действо. Очень, надо сказать, поучительное зрелище.