Три суда, или Убийство во время бала

— 20-го октября, во время бала, вы зарезали Русланову и похитили с ее головы диадему. Спускаясь через окно по лестнице, вы ее уронили и упали вместе с нею. Падая, вы выронили диадему и нож, которым при падении ранили себе руку. При этом пола вашего пиджака застряла в расщепе лестницы. Вставая, вы оторвали кусок вашего пиджака. Затем, подняв оброненные вещи, вы пробежали садом и перелезли через забор. Вы думали, что вас никто не видел в это время. Но вы упускаете из виду, что оставили кусок вашего платья на лестнице, что от ваших сапог остались следы на снегу и что кровью своей вы обрызгали забор. По этим указаниям началось следствие.

21-го октября вы уехали в Москву, где остановились в гостинице «Мир». Туда являлся к вам ростовщик Аарон, с которым вы условились в цене за бриллианты. На другой день вы послали к ростовщику рассыльного, бляха № 61, а сами скрылись и поехали к отцу в деревню. Верно? Не так ли? Вы видите, господин Ичалов, что я знаю столько, чтобы не сомневаться в том, кем совершено преступление. Я советовал бы вам не упорствовать далее в запирательстве: чистосердечное признание облегчает наказание, и вам было бы лучше избавить меня от необходимости уличать вас посредством свидетелей.

— Я не виновен в убийстве Руслановой, — сказал Ичалов.

Я отворил боковую дверь и позвал Аарона. За ним вошли доктор и конвойные.

— Хаим Файвелович Аарон, — сказал я, — нет ли между нами того, кто вам продал бриллианты?

Аарон подошел к Ичалову и сказал ему:

— Отдайте мне мои триста рублей! Я знаю, что они не у вас, но вы виноваты в том, что я их теряю.

Ичалов оставался спокойным, не обращая внимания на слова еврея.

— Хаим Файвелович Аарон! Повторите ваше показание.

Еврей снова рассказал то, что уже было известно.

— Ну, что же?

— Ничего! — сказал Ичалов.

Я велел увести Аарона в тюремный замок и предложил доктору осмотреть руку Ичалова. Доктор заключил, что сухие жилы двух пальцев были повреждены порезом очень острого ножа.

Я предъявил тогда Ичалову письмо, представленное портнихой Мазуриной. Он отозвался, что в первый раз его видит.

Затем я велел ввести Фишера. Он при Ичалове вновь рассмотрел пиджак, штаны, жилетку и повторил, что все эти вещи сшиты в его магазине по заказу Ичалова. для него самого.

— Я постановляю, — сказал я, подавая Ичалову протокол для подписи, — заключить вас под стражу согласно статьям 119 и 421 Устава уголовного судопроизводства и пункта 4-го статьи 1453 Уложения о наказаниях.

Секретарь в это время доложил, что несколько лиц ожидают меня в приемной. Опасаясь, как бы не произошло какой-либо сцены, я сам проводил арестанта до выхода. Ичалов не сопротивлялся. В приемной мне бросились в глаза старик Ичалов, Руслановы и Бобровы. Проходя мимо Анны Дмитриевны Бобровой, Ичалов окинул ее каким-то насмешливым взглядом. Она глядела на него с выражением любви и сострадания; щеки ее пылали, она была взволнована. «Положительно, они влюблены друг в друга!» — подумал я.

Возвращаясь в кабинет, я пропустил впереди себя Русланова.

— Так вот, кто негодяй, убивший мою дочь! Кто бы мог подумать! Верните его, если можно, я желал бы с ним поговорить.

— Завтра я удовлетворю ваше желание. Сегодня не могу.

Русланов, просмотрев протоколы, ушел через приемную. Там сидел отец Ичалова, но они не поклонились друг другу. Я остался вдвоем с прокурором.

— Знаете, — сказал мне прокурор, — хотя Аарон и узнал его, хотя против него существует так много улик первостепенной важности, но я все-таки не решусь утверждать, что он убийца, — до того неподдельно он хладнокровен! Он отвергает даже поездку свою в Москву, которая удостоверяется такими неопровержимыми свидетельствами. Тут можно потерять голову; сколько испорченности надо предположить в человеке, по-видимому, таком честном и добропорядочном!

Когда прокурор вышел, я пригласил старика Ичалова. Он был взволнован, но не давал воли словам. Очень сдержанно он попросил у меня объяснений. Прежде всего мне нужно было его допросить, и я обратился к нему со словами:

— Статья 705 Устава уголовного судопроизводства предоставляет отцу обвиняемого право устранить себя от свидетельства. Желаете ли вы воспользоваться этим правом в настоящем случае?

— Да, я должен им воспользоваться; неосторожное, необдуманное слово могло бы погубить моего сына. Я не желаю давать показания по существу дела. Но как отец я могу только свидетельствовать о добрых, несравненных качествах моего сына.

— В силу той же статьи, отказываясь от ответов на вопросы, клонящиеся к обвинению, вы лишаетесь права свидетельствовать о всем том, что может служить к оправданию.

— Так я лучше ничего не буду говорить. Расскажите мне подробности этого невероятного дела.

Я ему рассказал.

— Это непостижимо! Он действительно был у меня в деревне, но всего лишь одну последнюю неделю, а до того времени он говорил, что был с Афанасьевым на охоте. Преступление очевидно, но что же привело его к этому проступку? Боже мой! Боже мой!