Три товарища и другие романы

Он выпил и взглянул на нее. Высокие брови, глаза вразлет, губы — все, что прежде казалось выцветшим, стертым и как бы разрозненным, теперь вдруг слилось воедино и предстало лицом — ясным, светлым, но и загадочным, причем главной загадкой этого лица была именно его открытость. Оно ничего не прятало, а значит, ничего и не выдавало. «Как же я раньше этого не видел? — удивлялся Равич. — Хотя, наверно, ничего такого и не было, все заслонили, должно быть, растерянность, горе и страх».

— Сигарета у вас не найдется?

— Только алжирские. Крепкие, черный табак. — Равич уже хотел кликнуть официанта.

— Не такие уж они крепкие, — сказала она. — Вы меня уже угощали. На Альмском мосту.

— И то правда.

«Может, правда, а может, и не совсем, — подумал он. — Ты была тогда бледным затравленным зверьком, ты была вообще никем. Потом между нами и еще кое-что было, а теперь вдруг все это быльем поросло, даже и не поймешь — было, не было».

— Я уже заходил сюда, — сказал он. — Позавчера.

— Я знаю. Я вас видела.

О Кэте Хэгстрем она не спросила. Сидит себе напротив в уголке, спокойная, расслабленная, и курит, всецело поглощенная каждой затяжкой. Потом выпила, опять-таки спокойно и неспешно, всецело поглощенная каждой выпитой каплей. Всякое действие, пусть даже самое пустяковое, казалось, захватывает ее безраздельно. И отчаяние ее тогда тоже было безраздельным, припомнил Равич, точно так же, как ее нынешняя невозмутимость. Откуда вдруг взялась и эта теплота, и уверенность в себе, и само собой разумеющаяся непринужденность? Уж не в том ли причина, что жизнь ее сейчас ничто не тревожит извне? Как бы там ни было, он ощущал лишь одно — лучистое тепло.

Графин опустел.

— Продолжим то же самое? — спросил он.

— А чем вы меня тогда угощали?

— Когда? Здесь? По-моему, мы тогда много всего вперемешку пили.

— Нет. Не здесь. В первый вечер.

Равич попытался припомнить.

— Не знаю. Запамятовал. Может, коньяк?

— Нет. По цвету похоже на коньяк, но что-то другое. Я всюду спрашивала, хотела найти, но попадалось все время не то.

— Зачем? Это было так вкусно?

— Не в том дело. Просто никогда в жизни меня ничто так не согревало.

— И где же мы пили?

— В небольшом бистро неподалеку от Арки. Там еще лесенка была в подвал. Народу немного было, шоферы, две-три девицы. А у официанта татуировка на руке, ну, с женщиной.

— А, припоминаю. Скорей всего это был кальвадос. Яблочная водка, в Нормандии делают. Такая не попадалась?

— По-моему, нет.

Равич махнул официанту.

— У вас кальвадос есть?

— Нет, сударь. К сожалению. Никто не заказывает.

— Слишком простецкий напиток для такого заведения. Да, скорей всего это был кальвадос. Жаль, не можем удостовериться. Проще всего было бы в тот же кабачок наведаться. Но сейчас нельзя.

— Почему нельзя?

— Разве вы не обязаны тут оставаться?

— Нет. Я уже освободилась.

— Прекрасно. Тогда пошли?

— Пошли.

Кабачок Равич отыскал без труда. На сей раз там было довольно безлюдно. Официант с голой девицей на бицепсе только мельком глянул на них, после чего, шаркая шлепанцами, выскользнул из-за стойки и протер для них столик.

— Прогресс, — отметил Равич. — В тот раз такого не было.

— Не этот столик, — сказала Жоан. — Вон тот.

Равич улыбнулся:

— Вы так суеверны.

— Иногда.

Официант стоял рядом.

— Точно, — согласился он, поиграв татуировкой. — В прошлый раз вы там сидели.

— Неужто помните?

— Конечно.

— Вы бы в генералы могли выйти, — сказал Равич. — С такой-то памятью.

— Я никогда ничего не забываю.

— Тогда я только одному удивляюсь: как вы еще живы? Может, вы еще помните, что мы пили?

— Кальвадос, — не задумываясь, ответил официант.

— Отлично. Тогда и сегодня будем пить то же самое. — Равич обернулся к Жоан Маду. — Как просто разрешаются иные вопросы. Посмотрим, так же ли он хорош на вкус.

Официант уже нес рюмки.

— Двойные. Вы тогда заказали два двойных.

— Вы начинаете меня пугать, милейший. Может, вы еще помните, во что мы были одеты?

— Пальто и плащ. На даме был берет.

— Да вы здесь просто пропадаете ни за грош. Вам бы в варьете работать.

— А я и работал, — невозмутимо отозвался тот. — В цирке. Я же вам говорил. Забыли?

— Забыл. К стыду своему.

— Господин вообще забывчив, — заметила Жоан, обращаясь к официанту. — Забывать он мастак. Почти такой же, как вы все помнить.

Равич поднял глаза. Она смотрела прямо на него. Он усмехнулся.

— Может, не такой уж и мастак, — бросил он. — А теперь отведаем-ка лучше кальвадоса. Будем!

— Будем!

Официант все еще стоял возле их столика.

— Что позабудешь, того потом в жизни недостает, месье, — заметил он. Похоже, тема была для него еще далеко не исчерпана.

— Верно. А что запомнишь, превращает твою жизнь в ад.

— Только не мою. Прошлое — оно же прошло. Как оно может кого-то мучить?

— Как раз потому, что его не воротишь, дружище. Но вы, я погляжу, не только искусник, вы еще и счастливец. Это тот же кальвадос? — спросил он у Жоан Маду.

— Нет, лучше.