Три товарища и другие романы

— Да было. Только я не мог. Сколько тебе еще тут работать?

Морозов поспешил распахнуть дверцу подъехавшего такси. Там оказалось полно американцев. Пришлось подождать, пока он всех впустит.

— Часа два, не меньше, — ответил Морозов, вернувшись. — Сам видишь, что делается. Сколько работаю — такого безумного лета не припомню. Жоан тоже там.

— Вот как.

— Угу. Уже с другим, если тебе это интересно.

— Да нет, — бросил Равич. И повернулся, чтобы уйти. — Значит, завтра увидимся.

— Равич! — окликнул его Морозов.

Равич вернулся. Морозов уже вытаскивал из кармана ключ.

— Забери. Тебе же как-то в номер войти нужно. А я тебя до завтрашнего утра не увижу. Будешь уходить, просто оставь дверь открытой.

— Я не ночую в «Принце Уэльском». — Равич забрал ключ. — Чем меньше я там буду мелькать, тем лучше. Я в «Интернасьонале» сплю.

— Нет, тебе и ночевать надо там. Так лучше. А то, раз не ночуешь, значит, не живешь. Наводит на подозрения, если полиция персонал прощупывать начнет.

— Так-то оно так, зато можно доказать полиции, если уж она заявится, что я все это время в «Интернасьонале» жил. А в «Принце Уэльском» я все в лучшем виде устроил. Постель разворошил, полотенца намочил, в ванной наследил всюду, где можно. Все выглядит так, будто я просто рано ушел.

— Отлично. Тогда давай ключ обратно.

Равич покачал головой:

— Будет лучше, если тебя там не увидят.

— Ерунда.

— Брось, Борис. Не будем дураками. Такую бороду не каждый день на улице встретишь. Кроме того, ты совершенно прав: мне надо жить, как всегда, словно ничего особенного не происходит. А если Хааке и впрямь вдруг надумает позвонить завтра утром, что ж, позвонит еще раз после обеда. Не могу же я все время у телефона торчать, этак я совсем психом стану.

— Так куда ты сейчас?

— Спать пойду. Рассчитывать, что он в такое время позвонит, это уж полный бред.

— Если хочешь, можем днем где-нибудь встретиться.

— Нет, Борис. Когда ты здесь освободишься, я, надеюсь, уже спать буду. Мне завтра в восемь оперировать.

Морозов глянул на него с сомнением.

— Ладно. Тогда я зайду к тебе в «Принц Уэльский» завтра после обеда. А если раньше будут новости, позвони.

— Хорошо.

Улицы. Город. Меркнущий багрянец неба. Меж вереницами домов тускнеет палитра рассвета — алый, белый, голубой. Ветер, льнущий к углам бистро, как ластящаяся кошка. Наконец-то люди, воздух после суток ожидания в душном гостиничном номере. Равич шел вдоль по улице, что начинается за «Шехерезадой». Деревья в пеналах решеток, в свинцовых тисках ночного города хотя и робко, но все равно дышали свежестью леса. Он вдруг ощутил страшную полуобморочную усталость и опустошение. «Если все бросить, — нашептывало что-то внутри, — если все просто бросить, забыть, как змея сбрасывает старую, полинялую кожу? Какое мне дело до этой мелодрамы былых, почти забытых времен? Какое мне дело даже до этого ничтожества, ведь оно — всего лишь мелкий, случайный винтик, тупое орудие дремучего Средневековья, вдруг затмившего собой самое сердце Европы?»

Какое ему до всего этого дело? Запоздалая встречная шлюха попыталась заманить его в подворотню. Уже под аркой она распахнула полы платья, которое, едва она развязала поясок, раскрылось, как крылья летучей мыши. Рыхлое тело смутно мерцало в полумраке. Длинные черные чулки, черный треугольник лона, черные впадины глаз, в которых уже не видно зрачков; дряблая, растленная плоть, гниль, которая вот-вот начнет фосфоресцировать…

Тут же, разумеется, и сутенер, прислонился к дереву, цигарка на губе, следит. По улице уже катят фургоны зеленщиков, усталые битюги, сонно кивая головами, везут тяжело, в натяг, бугры мышц так и ходят под кожей. Пряный дух трав, вилки цветной капусты, смахивающие на окоченелые мозги в оправе зеленых листьев. Пунцовый блеск помидоров, корзины с фасолью, луком, сельдереем, черешней.