Три товарища и другие романы

Что он несет? Это не он говорит, это что-то вместо него, как будто суфлер за спиной. Отраженный звук, эхо — гулкое, далекое, с отрогов последней надежды. А на что он надеялся? И что подкосило его в эту внезапную минуту слабости, полоснуло словно скальпелем там, где, как ему казалось, все давно уже заросло здоровой мышечной тканью? Что затаилось в нем гусеницей, куколкой, погрузившись в зимнюю спячку, — ожидание, все еще живое, как ни старался он его обмануть? Он взял в руки фото со стола. Снимок как снимок. Лицо как лицо. Таких миллионы.

— И давно? — спросил он.

— Да нет, недавно. Работаем вместе. Несколько дней. Когда ты в «Фуке»…

Он предостерегающе вскинул руку.

— Хорошо, хорошо! Я уже знаю! Если бы я в тот вечер… ты сама знаешь, что это неправда.

Она задумалась.

— Это не так…

— Ты прекрасно знаешь! И не ври мне! Ничто настоящее так быстро не проходит.

Что он хочет услышать? К чему все это говорит? На милосердную ложь напрашивается?

— Это и правда, и неправда, — сказала она. — Я ничего не могу с собой поделать, Равич. Меня как будто тащит что-то. Словно я вот сейчас, сию секунду что-то упущу. Ну, я и хватаю, не могу удержаться, хвать, а там пусто. И я за следующее хватаюсь. И знаю ведь заранее, чем все кончится, что одно, что другое, а все равно не могу. Меня тащит, бросает, то туда, то сюда, и все не отпустит никак, это как голод, только ненасытный, и никакого сладу с ним нет.

Вот и конец, подумал Равич. Теперь уж взаправду и навсегда. Теперь уж точно без обмана, без всяких там метаний, возвращений и надежд. Полная, спасительная определенность — как она пригодится, когда пары разгоряченной фантазии снова затуманят окуляры рассудка.

О, эта химия чувств, вкрадчивая, горькая, неумолимая! Буйство крови, бросившее их однажды друг к другу, никогда не повторится с прежней чистотой и силой. Да, в нем еще остался островок, куда Жоан пока не проникла, который не покорила, — потому-то ее и влечет к нему снова и снова. Но, добившись своего, она тут же уйдет навсегда. Кому же охота этого дожидаться? Кто на такое согласится? Кто станет так собой жертвовать?

— Вот бы мне твою силу, Равич.

Он усмехнулся. Еще и это.

— Да ты в сто раз сильнее меня.

— Нет. Ты же видишь, вон как я за тобой бегаю.

— Это как раз признак силы. Ты можешь себе такое позволить. Я нет.

Она глянула на него пристально. И тут же лицо ее, прежде такое светлое, мгновенно потухло.

— Ты не умеешь любить, — проронила она. — Никогда не бросаешься с головой в омут.

— Зато ты бросаешься. И всегда находится охотник тебя спасти.

— Неужели нельзя поговорить серьезно?

— Я серьезно говорю.

— Если всегда находится охотник меня спасти, почему я от тебя никак не избавлюсь?

— Ты то и дело от меня избавляешься.

— Прекрати! Ты же знаешь, это совсем другое. Если бы я от тебя избавилась, я бы за тобой не бегала. Других-то я забывала. А тебя не могу. Почему?

Равич хлебнул еще коньяку.

— Наверно, потому, что не смогла меня до конца захомутать.

На миг она опешила. Потом покачала головой:

— Мне совсем не всех удавалось захомутать, как ты изволишь выражаться. А некоторых и вовсе нет. И все равно я их забыла. Я была с ними несчастлива, но я их забыла.

— И меня забудешь.

— Нет. Ты меня тревожишь. Нет, никогда.

— Ты даже не представляешь себе, сколько всего способен забыть человек, — сказал Равич. — Это и беда его, но иногда и спасение.

— Ты мне так и не объяснил, отчего все у нас так…

— Этого мы оба объяснить не сумеем. Разглагольствовать можно сколько угодно. А толку будет все меньше. Есть вещи, которые невозможно объяснить. А есть вещи, которые невозможно понять. В каждом из нас свой клочок джунглей, и слава богу, что он есть. А теперь я пойду.

Она вскочила.

— Но ты не можешь оставить меня одну.

— Тебе так хочется со мной переспать?

Она вскинула на него глаза, но промолчала.

— Надеюсь, нет, — добавил он.

— Зачем ты спрашиваешь?

— Так, забавы ради. Иди спать. Вон, светает уже. Утро — неподходящее время для трагедий.

— Ты правда не хочешь остаться?

— Нет. И я никогда больше не приду.

Она замерла.

— Никогда?

— Никогда. И ты никогда больше ко мне не придешь.

Она задумчиво покачала головой. Потом кивнула на фотографию.

— Из-за этого?

— Нет.

— Тогда я тебя не понимаю. Мы ведь могли бы…

— Нет! — отрезал он. — Только этого недоставало. Уговора остаться друзьями. Огородик дружбы на лаве и пепле угасших чувств. Нет, мы не могли бы. Только не мы. После легкой интрижки такое возможно. Хотя тоже штука скользкая. Но любовь… Не стоит осквернять любовь подобием дружбы. Что кончено, то кончено.

— Но почему именно сейчас?

— Тут ты права. Раньше надо было. Как только я из Швейцарии вернулся. Но все знать никому не дано. А иногда и не хочется. Это была… — Он осекся.

— Что это было? — Она стояла перед ним, будто и вправду не понимая и жадно дожидаясь ответа. Вся бледная, глаза светлые-светлые. — Ну правда, Равич, что же это такое с нами было? — прошептала она.

Сумрак прихожей за дымкой ее волос, мглистый, зыбкий, словно ствол шахты, где в самом конце, в росе чаяний многих и многих поколений теплится свет надежды.

— Любовь, — договорил он.

— Любовь?