— Всем правду подавай! — бросила она с нескрываемым презрением. — Все только и твердят: не ври, не ври! Говори только правду! А скажешь правду — так вы же первые и не выдерживаете. Ни один! Но тебе-то я совсем редко врала. Тебе — нет. С тобой я не хотела…
— Ладно, — буркнул Равич. — Не будем в это вдаваться. — Сейчас, как ни странно, она опять чем-то его растрогала. И он из-за этого злился. Не намерен он больше подставлять ей душу.
— Нет. С тобой мне это было не нужно, — сказала она, глядя на него почти с мольбой.
— Жоан…
— Я и сейчас не вру. Ну или не совсем вру, Равич. Я тебе позвонила, потому что и правда боялась. Только-только его за дверь выставила и на замок заперлась. И первое, что мне в голову пришло, — это тебе позвонить. Что же тут такого?
— Не больно ты была напугана, когда я приехал.
— Так он ушел уже. И я знала, что ты приедешь, поможешь.
— Ну и прекрасно. Тогда все в порядке и я могу идти.
— Но он же снова заявится. Он кричал, что вернется. А сейчас сидит где-то и напивается. Я-то знаю. А когда он пьяный приходит, он не как ты. Он пить не умеет…
— Все, хватит с меня! — перебил ее Равич. — Кончай валять дурака. Дверь у тебя крепкая. И больше так не делай.
Она умолкла ненадолго.
— А что мне тогда делать? — вдруг выпалила она.
— Ничего.
— Я тебе звоню — три раза, четыре, — а тебя нет, или ты трубку не берешь. А если берешь, так сразу «оставь меня в покое». Это как прикажешь понимать?
— Да так и понимать.
— Так и понимать? И как же именно? Человек не машина, захотел — включил, не захотел — выключил. То у нас ночь любви — и все прекрасно, все замечательно, а потом вдруг…
Она умолкла, не спуская с него глаз.
— Я знал, что так и будет, — проговорил он тихо. — Я знал — ты обязательно захочешь этим попользоваться. Как это на тебя похоже! Ведь знала же — то был последний раз, и на этом все. Да, ты пришла ко мне, и именно потому, что это последний раз, все было как было, и это прекрасно, потому что было прощание, и мы были упоены друг другом, и в памяти осталось бы именно это — но ты, как последняя торгашка, решила все передернуть, попользоваться случаем, заявить какие-то права, лишь бы то единственное, неповторимое, что у нас было, перечеркнуть попыткой жалкого, пошлого продолжения! А когда я не соглашаюсь, прибегаешь к совсем уж мерзкому трюку, и в итоге мы в который раз пережевываем все ту же жвачку, рассуждая о вещах, о которых даже упоминать — и то бесстыдство.
— Но я…
— Все ты прекрасно знаешь, — перебил он ее. — И кончай врать. Даже повторять не хочу все, что ты тут наплела. Противно. Мы оба все знали. И ты сама сказала, что больше не придешь.
— А я и не приходила!
Равич пристально посмотрел ей в глаза, но сдержался, хотя и с трудом.
— Хорошо, пусть. Но ты позвонила.
— Позвонила, потому что мне было страшно!
— О господи! — простонал Равич. — Ну что за идиотизм! Все, я сдаюсь!
Она робко улыбнулась.
— Я тоже, Равич. Разве ты не видишь: я хочу только одного — чтобы ты остался.
— Это как раз то, чего я не хочу.
— Почему? — Она все еще улыбалась.
Равич чувствовал: никакие слова тут не помогут. Она просто-напросто не хочет его понимать, а начни он объяснять все снова, одному богу известно, чем это может кончиться.
— Это просто мерзость и разврат, — сказал он наконец. — Только ты этого все равно не поймешь.
— Как знать, — почти нараспев протянула она. — Может, и пойму. Только между сегодня и тем, что было у нас неделю назад, какая разница?
— Ну все, начинай сначала.
Она долго смотрела на него молча.
— Мне все равно, как там что называется, — проговорила она наконец.
Равич молчал. Понимал, что бит по всем статьям.
— Равич, — сказала она, подойдя чуть ближе. — Да, я говорила в ту ночь, что все кончено. Говорила, что ты больше обо мне даже не услышишь. Говорила, потому что ты так хотел. А если не исполнила, ну неужели не понятно — почему?
И смотрит в глаза как ни в чем не бывало.
— Нет! — грубо отрезал Равич. — Мне одно понятно: ты хочешь и дальше спать с двумя мужиками.
Она и бровью не повела.
— Это не так, — помолчав, возразила она. — Но даже если бы это было так, тебе-то что за дело?
В первую секунду он даже опешил.
— Нет, серьезно, тебе-то что за дело? — повторила она. — Я люблю тебя. Разве этого не достаточно?
— Нет.
— Тебе не следует ревновать. Кому-кому, а тебе нет. Да ты и не ревновал никогда…
— Неужели?
— Да конечно. Ты вообще не знаешь, что такое ревность.
— Да где уж мне. Я ведь не закатываю сцены, как твой ненаглядный…
Она улыбнулась.
— Равич, — снисходительно протянула она, — ревность вдыхаешь с воздухом, которым до тебя дышал другой.