Три товарища и другие романы

Он зашел в ближайший кабак. Теплый запах свежей колбасы, кровяной и ливерной, шибанул в нос с порога. Экстравагантность его одеяния никого не удивила. Ему без вопросов выдали бутылку коньяка и две пузатые рюмки. Откупорив бутылку, хозяин снова аккуратно заткнул горлышко пробкой.

Кэт стояла на прежнем месте все в той же позе, будто он и не уходил. Тоненькая, стойкая, такая хрупкая в своем старинном платье на фоне бегучего неба — словно оброненная из другого столетия, да так и позабытая в веках, а вовсе не американка шведского происхождения, родом из Бостона.

— Вот, Кэте. Лучшее средство от холода, дождя и вообще от погодных и душевных потрясений. Давайте выпьем за этот город у нас под ногами.

— Да. — Она взяла поданную рюмку. — Хорошо, что мы сюда забрались, Равич. Это лучше всех праздников на свете.

Она выпила залпом. Лунный свет падал ей на плечи, на платье, на лицо.

— Коньяк, — отметила она. — И даже хороший.

— Верно. И пока вы способны это оценить, все будет в порядке.

— Плесните-ка мне еще. А потом поедемте вниз, мне пора переодеться, да и вам тоже, а после отправимся в «Шехерезаду», и я устрою там себе настоящую сентиментальную оргию, буду упиваться жалостью к себе и прощаться со всей сладостной мишурой, что так украшает поверхность жизни, а уж с завтрашнего дня начну читать философов, писать завещания и вообще вести себя достойно своего положения и состояния.

Поднимаясь по лестнице к себе в номер, Равич столкнулся с хозяйкой. Та его остановила.

— У вас найдется минутка?

— Конечно.

Она повела его на третий этаж и там своим ключом от всех дверей отперла одну из комнат. Равич сразу понял, что тут еще живут.

— Это как понимать? — изумился он. — С какой стати вы сюда вламываетесь?

— Здесь Розенфельд живет, — сказала хозяйка. — Он съезжать собрался.

— Мне пока и в моей конуре неплохо.

— Он собрался съезжать, а не платит уже три месяца.

— Но его вещи еще тут. Можете забрать их в залог.

Хозяйка презрительно пнула облезлый незапертый чемодан, сиротливо приткнувшийся к кровати.

— Да что у него брать? Рвань да тряпье. Чемодан — и тот фибровый. Рубашки потрепанные. Костюм — сами видите какой. Их у него и всего-то два. За все про все и ста франков не выручишь.

Равич пожал плечами.

— А он сам сказал, что съезжает?

— Нет. Но у меня на такие вещи нюх. Я сегодня ему прямо в лицо все сказала. И он признался. Ну, я его и уведомила: чтобы до завтра за все расплатился. Без конца держать жильцов, которые не платят, мне не по карману.

— Прекрасно. А я тут при чем?

— Картины. Эти картины — тоже его имущество. Он уверяет, дескать, они очень ценные. Говорит, ими хоть за тысячу комнат запросто заплатить можно и еще останется. А картины-то, прости господи, — вы только взгляните!

Равич на стены не успел посмотреть. Теперь взглянул. Перед ним, над кроватью, висел арльский пейзаж Ван Гога, причем его лучшей поры. Он подошел поближе. Никаких сомнений, картина подлинная.

— Ужас, правда? — недоумевала хозяйка. — И это называется деревья, эти вот загогулины жуткие! А теперь сюда взгляните!

Сюда — это над столом, над клеенкой, где всего-навсего просто так висел Гоген. Обнаженная таитянка на фоне тропического пейзажа.

— Разве это ноги? — возмущалась хозяйка. — Это же мослы, прямо как у слона! А лицо до чего тупое! Вы только поглядите, как она таращится! Ну и еще вот эта, так она вообще не дорисованная…

«Вообще не дорисованной картиной» оказался портрет госпожи Сезанн кисти Сезанна.

— Рот вон кривой весь! А вместо щеки вообще белое пятно! И вот на этой мякине он меня провести думает! Вы мои картины видали? Вот это картины! Все с натуры, все похоже, все на своих местах. Зимний пейзаж с оленями в столовой, разве плохо? Разве можно сравнить с этой пачкотней? Я не удивлюсь, если он сам все это намалевал. Как вы считаете?

— Все может быть…

— Вот это я и хотела знать. Вы человек культурный, вы разбираетесь. Даже рам — и то нету.

Картины и вправду висели неокантованные. На грязных обоях они светились как окна в совершенно иной мир.

— Если бы еще рамы приличные, золоченые! Хотя бы рамы пригодились. Но такое! Ох, чует мое сердце, останусь я на бобах с мазней этой жуткой. Вот она, награда за мою доброту!

— Я думаю, вам не придется забирать эти картины, — заметил Равич.

— А что еще забирать-то?

— Розенфельд раздобудет для вас деньги.

— Да откуда? — Она стрельнула в него своими птичьими глазками. Лицо ее мгновенно преобразилось. — Что, может, и впрямь вещи стоящие? Иной раз посмотришь, вроде такая же мазня, а люди платят! — Равич прямо видел, как под ее округлым желтым лбом лихорадочно скачут мысли. — Я, пожалуй, прямо сейчас возьму одну какую-нибудь в счет уплаты за последний месяц! Какую, как вы считаете? Вон ту, большую, над кроватью?

— Никакую. Дождитесь Розенфельда. Я уверен, он придет с деньгами.

— А я нет. И я как-никак здесь хозяйка.

— В таком случае почему вы так долго ждали? Обычно-то вы совсем не так терпеливы.

— Так он мне зубы заговаривал! Столько всего наплел! Будто сами не знаете, как оно бывает!