Три товарища и другие романы

— Вот ключ от твоей новой машины, — объявил Морозов. — Я тебе другую взял. Синий «тальбо» с кожаными сиденьями. У той-то сиденья были матерчатые. Кожа легче отмывается. Это кабриолет, хочешь, едешь с открытым, хочешь — с закрытым верхом. Только окна не закрывай. Если придется стрелять, стреляй так, чтобы пуля вылетела в окно, тогда и следов не останется. Машину я взял тебе на две недели. Когда сделаешь дело, потом ни в коем случае не ставь машину сразу в гараж. Оставишь просто в каком-нибудь переулке, лучше там, где много других машин. Пусть проветрится. Сейчас она на улице Берри, напротив «Ланкастера».

— Понял, — сказал Равич, кладя ключ рядом с телефоном.

— Вот документы на машину. Права я не смог тебе раздобыть. Слишком много людей пришлось бы подключать.

— Да не нужны мне права. В Антибе я все время без прав ездил.

Равич положил документы к ключам.

— Сегодня на ночь оставишь машину на другой улице, — сказал Морозов.

Кино, подумал Равич. Дешевая мелодрама.

— Я так и сделаю. Спасибо, Борис.

— Как бы я хотел быть с тобой рядом.

— А я нет. Бывают личные счеты, их в одиночку надо сводить.

— Тоже верно. Только помни: твоя задача — использовать шанс, а не предоставлять его. Уложишь мерзавца, и дело с концом.

Равич усмехнулся:

— Ты мне это уже в сотый раз повторяешь.

— А надо бы в тысячный. В критический момент человеку иной раз черт знает что в башку лезет. Вот в Москве, в девятьсот пятнадцатом, с Волковским так было. Кодекс чести, видите ли, ему в голову ударил. Правила благородной охоты. Мол, нельзя убивать человека без предупреждения, как бессловесную скотину. В итоге скотина эта его же и пристрелила. Сигарет у тебя достаточно?

— Пачек пять. Да здесь и по телефону что угодно заказать можно.

— Если в «Шехерезаде» меня не найдешь, приходи в гостиницу, буди, если что.

— Зайду обязательно. Даже если не будет новостей.

— Вот и отлично. Пока, Равич.

— Пока, Борис.

Равич запер за Морозовым дверь. В комнате разом повисла гнетущая тишина. Он сел в угол дивана. Уставился на обои. Штофные, синий шелк, декоративные планки. За два дня эти обои намозолили ему глаза куда больше тех, на которые он иной раз смотрел годами. Он уже видеть не мог и это зеркало, и серый войлок пола с темным пятном у окна, и каждый изгиб ночного столика, кровати, кресел с их стильной обивкой, ему все это до одури, до тошноты обрыдло, — все, кроме телефона…

29

«Тальбо» стоял на улице Бассано, зажатый между «рено» и «мерседесом-бенц». «Мерседес» был новенький, с итальянскими номерами. Выводя машину из этих «тисков», Равич в спешке по недосмотру слегка задел задним бампером левое крыло «мерседеса», оставив на нем царапину. Ерунда, подумал он, рванул с места и покатил к бульвару Осман.

Ехал быстро. Приятно было чувствовать, как легко слушается тебя машина. Хоть что-то приятное, а то ведь на душе прямо надгробная плита.

Было четыре утра. Конечно, надо было еще подождать. Но ему внезапно все осточертело. Хааке скорее всего давно забыл их случайную встречу. А может, вообще больше в Париж не приедет. У этих молодчиков теперь других забот полон рот.

Морозов стоял на дверях «Шехерезады». Равич проехал мимо, поставил машину за углом и только после этого вернулся. Морозов смотрел как-то по-особому.

— Тебе передали, что я звонил?

— Нет. А в чем дело?

— Пять минут назад я тебе звонил. У нас немцы сидят. Один вроде похож…

— Где?

— Около оркестра. Единственный столик, где четверо мужиков. Как войдешь, сразу увидишь.

— Спасибо.

— Сядешь за маленький столик прямо у двери. Я для тебя велел попридержать.

— Спасибо, Борис.

В дверях Равич остановился. В зале темно. Виден только выхваченный лучом прожектора круг танцплощадки. Певичка в серебристом платье. Столб направленного света до того ярок, что в зале вообще ничего не разглядеть. Прищурившись, Равич попытался отыскать взглядом столик возле оркестра. Нет, не видно. За полосой лиловатого сияния провал кромешной тьмы.

Он сел за столик возле двери. Официант принес графинчик водки. Оркестр, казалось, вот-вот заснет. Слащавая мелодия все тянулась, тянулась без конца, — улитка и то быстрей ползет. J’attendrai — j’annendrai… «Я буду ждать. А что остается?»

Наконец певица стала раскланиваться. Аплодисменты. Равич подался вперед и вперился в зал, дожидаясь, когда погаснет проклятый прожектор. Но певица повернулась к оркестру. Цыган кивнул и уже снова прижимает к плечу свою скрипочку. Глухо и томно затренькали цимбалы. Еще одна песня! «La chapelle au clair de la lune» [42]. Равич закрыл глаза. Нет, он этого не вынесет!

Задолго до того, как песня кончилась, он уже снова выпрямился и весь напрягся. Наконец прожектор погас. Лампы на столах постепенно разгорались. Все равно в первые секунды видны были лишь смутные силуэты. Слишком долго он на яркий свет пялился. Он снова закрыл глаза, потом открыл. И только теперь сразу отыскал столик около оркестра.