Три церкви

– Я тоже тебя люблю, – сказала Ванда автоматически, и вдруг такая волна благодарности нахлынула на нее, что, казалось, она сейчас закричит. Она сделала большой глоток коньяка, почувствовала, как коньяк обжег ей горло, и сказала хриплым то ли от коньяка, то ли от волнения голосом: – Ты очень славный, Сурик! Ты очень хороший. Ты вообще… молодец… Спасибо, что меня так любишь…

– И ты меня действительно любишь?

– Да.

– Скажи, ты меня любишь?

– Да, да!..

Уже в номере, когда она, лежа на кровати, видела из окна, как по небу плывут облака, а Сурик курил, Ванда сказала:

– Закажи что-нибудь выпить. Секс выветрил из нас весь коньяк, а мне сегодня хочется все время быть пьяной.

– А может, оденемся и спустимся в бар?

– Нет, сначала выпьем здесь, а потом спустимся и поедим чего-нибудь.

– И что мы будем делать здесь в номере?

– Я буду пить то, что ты закажешь, ходить голая по номеру и пытаться соблазнить тебя.

– Ты все-таки ненормальная, Ванда. Но мне это нравится.

– Ну и слава богу!

– Что же мне заказать?

– Я так думаю, что пришло время для холодного, ледяного шампанского.

Сурик Барсегян позвонил по внутреннему телефону и заказал шампанское и фрукты. Он чувствовал себя вполне счастливым.

Когда они потом спустились в зал и сели за столик и ждали, когда им принесут заказанную пиццу, Сурик спросил:

– Тебе хорошо?

– Да, – ответила Ванда. – Честно. Я давно не чувствовала себя такой счастливой.

– Кто знает, – осторожно спросил Сурик, – сколько это счастье продлится?

– Не знаю, дорогой.

– От твоих «не знаю» мороз пробегает по коже. Ты разлюбишь меня, Ванда? Скажи, ты меня разлюбишь?

– Не будем об этом говорить, ладно? Потому что в этих «никогда», «всегда», «навечно» есть какая-то горечь. Я тебя очень люблю сейчас. Давай жить сегодняшним днем.

– Ты жалеешь о чем-нибудь?

– Нет. Только о том, что сейчас с нами нет Даниэля. Я бы хотела, чтобы с нами теперь был мой сын, чтоб он видел, как я счастлива. Знаешь, он такой смешной, такой хороший и еще очень умный!..

– Послушай, Ванда, я решил. И теперь ты мне можешь вполне поверить, потому что я сейчас не пьян. Итак, я решил: мы поженимся. Я разведусь, и мы поженимся…

– Нет. Давай не принимать скоропалительных решений. Разве нам плохо сейчас? Давай не думать о разводах, женитьбах и обо всем таком.

Сурик Барсегян ответил:

– Я просто подумал, что нам троим (тебе, Даниэлю, мне) вместе было бы очень хорошо.

– Может быть, – сказала Ванда. – Но в наше время нельзя загадывать. Ведь очень многое может измениться. Ведь все еще некрепко, шатко, все движется, рушится, строится вновь… Главное, не загадывать далеко вперед. Это роскошь в наше время, которую мы себе позволить не можем. А строить планы слишком опасно… А вдруг у нас все заберут? Мы сейчас немного стали уверенными в себе, потому что у нас (и у тебя, и у меня) появилось немного денег. Мы, так сказать, переживаем «время частичной стабилизации». Но надолго ли это все? Может, все это полетит к чертям собачьим…

– М-да, – сказал Сурик Барсегян, – оптимисткой тебя назвать трудно.

– Может быть, – рассмеялась Ванда.

– А свой урок политэкономии ты, очевидно, будучи студенткой журфака, выучила прекрасно. Я сражен «временем частичной стабилизации».

– Ты меня еще плохо знаешь, – сказала Ванда. – Я еще и не такое могу выдать.

– Хорошо, – сказал Сурик, – я сдаюсь. Давай веселиться, пить, заниматься сексом и жить в свое удовольствие и – главное – сегодняшним днем. Я принимаю правила твоей игры.

– Отлично! Если ты поел, то давай переберемся в бар и будем пить. А ночью будем купаться в бассейне, о котором ты мне рассказывал, возвращаться в номер, заниматься любовью, пить шампанское или коньяк, есть, а потом снова купаться… Знаешь, по-моему, наступает время какого-то безумного, продолжительного, всеобщего, шумного праздника. У многих теперь появились деньги, и они целеустремленно прожигают их, бросаясь в круговорот какой-то безумной, безумной фиесты. И мы тоже часть этой фиесты, правда, не самая ее богатая часть, но все-таки часть. Давай веселиться и безумствовать. Тем более что нам больше ничего другого не остается делать в этой нашей пустой жизни!

Сурик Барсегян рассмеялся:

– По-моему, тебя съедает комплекс «философских противоречий», неизвестно как помещенных в одну и ту же оболочку, называемую Вандой. Хватит философствовать, пошли в бар!

Они пошли к винтовой деревянной лестнице, спустились в бильярдную и вошли в бар. Ванда шепнула на ухо Сурику:

– Знаешь, что играет джаз-банд? Это из «Рапсодии в стиле блюз» Гершвина. Вот о чем я говорила. Наша жизнь – это рапсодия в голубых тонах. Ничего нет твердого, четкого. Все зыбко…

– Давай лучше выпьем, – сказал Сурик, и Ванда только рассмеялась.

Они не спали почти всю ночь. Когда же на следующий день они подъехали к Министерству здравоохранения, что находится в конце улицы Туманяна, был уже полдень. Оказалось, что Сурика Барсегяна давно уже ждут в кабинете замминистра. Войдя в лифт, Сурик сказал Ванде:

– Черт бы побрал этого замминистра!

– Он твой родственник, ты не забыл? – улыбнулась та.