Три цветка и две ели. Третий том

На рассвете двадцать пятого дня Веры также приняли в рыцари принца Эккварта и десятерых оруженосцев, среди которых был Брант Хамтвир. Они провели ночь бдения и молитв в Зале Славы Ксгафё, среди доспехов героев. Рыцарями, участвовавшими в таинстве, стали Атрик Вовглор и Вив Цорлбор, бывший и нынешний первые рыцари Лодэнии. После дневного часа Смирения в Ксгафё случился «пир на весь мир», попросту говоря, веселая мужская попойка – Рагнер и Адальберти Баро повезли туда для знакомства с братством своего подопечного. Было и правда весело: конные соревнования, награждения титулами и землями за победы в недавнем турнире, другие памятные дары и велеречивые памятные слова. Лорко всех рассмешил до слез, «подло унизив» чучело с ядрами раз десять подряд! Единственным, кто ни разу не улыбнулся и сидел за столом смурым, был Брант Хамтвир – из-за своего меча. Он вознамерился бросить «рыжей ящерке» вызов в конце обеда, дабы не омрачить кровью торжество. А Лорко, заметив его гнев и узнав причину, великодушно вернул Бранту меч. Этот поступок заслужил уважение братства – Лорко стал своим. Более того, его позвали в Залу Совета и предложили там выбрать любой меч – Лорко выбрал самый длинный. Он бы удивился, узнав, что именно этот меч до того снял со стены Аргус. А еще до этого меч принадлежал Валеру Стгрогору, гордости Лодэнии. Валер не принимал участия в Священной войне, не успел стать героем и получить золотые шпоры, но он являл собой пример «рыцаря без страха и упрека»: на войне отважен, как лев, в миру скромен, будто монах. Такой меч налагал обязательства – и Лорко поклялся иметь отныне не «одёжу, а сёрасть». Прощай камзолы, что зеленее зеленой зелени, шляпы-тазы и цепи с бубенцами! Этот клинок Иринг Мавборог поцеловал и дал ему новое имя – Акилегна, имя своей любимой сердешной дочки, прочитанное наоборот.

К тому времени Рагнера уж не было в Ксгафё: убедившись, что Лорко освоился в обществе рыцарей, он поехал в ненавистную ему тюрьму Вёофрц, что стояла на островке Вёофрс.

________________

После того, как рыцари не нашли Зимронда в Нолндосе, они его судили заочно – лишили рыцарского достоинства, возможности стать королем и его самого, и его наследников, освободили от долга всех рыцарей, присягнувших Зимронду на верность. Рагнер решил, что в услугах Кальсингога не нуждается – пусть того судят, казнят, заберут всё-всё у его семьи, даже права свободных людей. А с клятвами Гонтера и Зимронда пусть канцлер, если успеет, делает что хочет – подумаешь, бумага, подумаешь клятва Дьяволу, – подделка!

Кальсингога поместили в прежнюю камеру Рагнера – весьма иронично, но ведь эта была одна из лучших камер в тюрьме, к тому же пустая и полностью убранная для почетного пленника. Пройдя внутрь, Рагнер огляделся – он провел здесь без малого восемнадцать суток – Кальсингог без малого тринадцать. Слева – каменное ложе у стены, на нем соломенный тюфяк, тонкая перина из овечьей шерсти, сверху – медвежье покрывало, над кроватью зеленовато-грязный ковер, в правом от дубовой двери углу – завеса, за ней ведро для отправления нужды с плотной крышкой, какое каждый день приносили чистым, вверху – высоко-высоко, тусклый светильник; цепь от него проходила по потолку, спускали ее из коридорчика перед камерой.

Рагнер сказал удалиться всем стражам – сам остался с бывшим канцлером наедине; сел на стул, сложив руки на груди и вытянув скрещенные в лодыжках ноги. Гизель Кальсингог стоял – одетый в тот же черный, грязный плащ до пят, с капюшоном голове. Он молчал, не улыбался, не двигался. На его сломанной переносице появилась горбинка.

– Садись, – кивнул Рагнер на кровать. – Бить больше не буду. Я пришел поговорить. Как ты, наверно, уже знаешь, Эккварта завтра коронуют – Зимронд больше не рыцарь, как все его потомки… Что до тебя… Говори мне всё, что ты знаешь об «ордене Маргаритки». Может быть, я тебе помогу.

Кальсингог, к удивлению Рагнера, торговаться не стал – сел на кровать и начал говорить: