Три цветка и две ели. Второй том

– Нет, но перед красотой и женскими чарами устоять крайне сложно – вот, что я хотел сказать. Я бывший священник – и привык к праведной жизни, к тому же нас учили, как справляться с подобными искушениями. Благодаря знанию, я могу объяснить позывы плоти и погасить их своим разумом или молитвой… А Рагнер – не бывший священник, да и не молится тоже. И, честно говоря, я считаю, что он повел себя с тобой недостойно – и скорее это он недостоин тебя. Как Магнус я бы посоветовал тебе его не прощать. И года не прошло, а он уже тебе изменил. Думаю, будет изменять и в будущем. Если ты его простишь, то должна быть к этому готова: принять его измены вместе с ним. А если не можешь, то лучше вам не сходиться вновь. Впрочем, – улыбнулся Магнус, – ты же никогда не слушаешь моих советов…

– На этот раз я последую вашему слову, – твердо сказала Маргарита. – Как бы ни было больно и как бы ни хотелось иного, никогда его не прощу.

Но ночью к ней не шел сон, зато по щекам катились слезы – в эту ночь, на исходе двадцать девятого дня Любви, она осознала, что ее прежняя жизнь окончательно разрушилась – будто раньше в чаше была трещина, какая росла, а сегодня трещина расколола чашу, и вся вода, вся любовь, их нее вылилась. В новой жизни полыхали обиды, вражда и боль – такая сильная боль, что хотелось вылезти из теплой постели и, не думая, прыгнуть из окна в вечный холод. Однако надежда в новой жизни тоже была – Маргарита мечтала быстрее познакомиться с человечком, которого она бесконечно любила и знала, что не разлюбит его никогда. Этот еще нерожденный человечек как Ангел Божий словно держал ее в небе, не давая совершить душегубительный поступок. Ее ангел, ее Ангелика, ее дорогая дочка…

***

Утром тридцатого дня Любви Маргарита уже не плакала, а Марлена оставила ее в покое: не будила, не тянула из тепла постели, не заставляла умываться и спускаться затемно вниз. Колокола Брослоса пробили начало шестого часа, через ставни пробивался свет и Сиурт тоже уж наведывался в «Белую башенку», но Маргарита всё лежала в постели, на маленькой кровати с коробкой в изголовье. Она лишь сняла покрывало с этого изголовья, дабы убедиться в том, что настал новый день. Она думала о том, как и на что будет жить до весны в Лодэнии – и твердо решила продать свадебный ларь, но лишь когда принц Баро покинет эти земли и ничего не узнает. Еще у нее оставался недорогой кулон с морионом и дорогое жемчужное ожерелье с большим рубином, но его она решила продать в самом крайнем случае. Еще можно было продать пару нарядов, а другие, скромные платья, переделать: утеплить их войлоком и пришить черную кайму к подолу юбки. Так, она нашла себе занятие на сегодня и, возможно, на завтра. А что будет послезавтра, в нову, в последнюю триаду Любви – она гадать не будет и доверится Божьей воле.

В Малом дворце Лодольца завтракали Рагнер, Лорко, Соолма и Айада. «Дамы» уж перекусывали во второй раз, мужчины – в первый, ведь пили до поздней ночи и недавно пробудились, причем Лорко заночевал в гостиной, на скамье, обнимая свой горшок с золотом.

Лорко и Рагнер сидели оба сонные, хмурые и молчаливые, будто вчера наговорились на триаду вперед. Они накинули собольи покрывала поверх рубашек, так как камин только растопили, а море, что плескалось у Малого дворца, нагнало в гостиную сырость и холод. Мужчины пили горячие напитки, какие им сделала Соолма, и ненавидели белое куренное вино.

Сиурт постучался в тот момент, когда Соолма, увенчанная двурогим белым колпаком, накинула на себя белый плащ Маргариты и позвала Айаду прогуляться по парку. Сиурт сообщил, что верхние этажи особняка Эгонна Гельдора по-прежнему выглядели темными и нежилыми, передал Рагнеру письмо от Магнуса и вышел. Рагнер же, бегло пробежав глазами по записке, ошалело проговорил:

– Знаешь, Лорко, где вчера обедал наш Аргус? Он к Маргарите свои сапоги нынче подставляет… Ах ты, свиристелева трясогузка на побегушках! Аргус… Еще братом мне звался! Охереть… Лорко?!

– Ты вчара с десятку раз сказал, дча с Маргаритою у тя либа вся оканчалося, либа ты не знашь, но вся оканчалося, – хмуро пробормотал Лорко.

– Всё равно… Она же ныне как раненая мною. Ее сейчас легко соблазнить: поутешать – и всё… И Аргус это отлично понимает.

– Ндааа… – почесал свою макушку Лорко. – Слухай, мы все были в Маргариту влюбвлёные. Мы – енто я, Аргус и Эорик. Похожа, Аргус боля всех из нас. Кабы не быкоглазая любвовь моя, я б тожа к златовласке вчара сбёг от тя… У Аргуса-то нету никага. С Эмильной он едва живаат – порою ходит к ею, как приспичат, но всё реже. Я бы не винял его, а бы поговорил.

– Магнус попросил меня не выдавать его. Как я с Аргусом поговорю, если я якобы ничего не знаю?.. Как же подло! Аргус! За любовь он бы выпил! В глаза мне смотрел и лыбился… Я бы с ним так никогда не поступил!

– Не зарёкивайся, – зевнул Лорко. – Бабы рушат самовую крепкаю мужью дружбу. И дча ты взвёлся? Маргарита – те ненужная, а в Ларгосе дика краса тябя ждет, какая любвит тухлаю рыбу и ащя вышивает. Аргусу жалкое, дча ли, уступить ненужнаю тябе женщину, а? Не себе, ни брату, да?