Три узды

Тут он снова заперхал, сморкаясь в свой вышитый носовой платок.

– Что – кроме?

– Кроме как сейчас, – просипел он, кивая на телефон. – Ну вот, а теперь выясняется, что ты ее тоже отсвинячил. Раз сын есть. Считай, породнились мы с тобой… братишка…

– Себя отсвинячь. Там все возвышенно было, – я вспомнил, как все было, и почувствовал острую потребность пропустить рюмашку – что тут же и сделал.

– Ну-ну, – усмехнулся Стасик. – А ты правда думаешь, что такой шалаве от тебя, буржуя, ничего не надо?

– Люди склонны меняться, – неуверенно произнес я вслух то, чем наивно успокаивал себя. – Пока она не начала вести себя как сука, можно, я не буду считать ее сукой?

– А она не сука?

– Сука, – горестно признал я. – Ты даже не представляешь, насколько она сука. Королева сук. Тираннозавр в мире сук…

– Ну хватит, хватит, – поморщился Стасик. – Чё разнылся-то. Ты тоже не сахар, и уже не такой ссыкун, как в былые времена. Отобьешься как-нибудь… А что этот пацан? Не зацепила сердечко родная кровь?

– Странный, – подумав, ответил я. – Ужас какой странный. Он, можешь себе представить, вундеркинд. И уже подрабатывает на каких-то чекистов. На службу приглашал, посмотреть…

– Я что-то не наблюдаю в тебе радости от внезапно обретенного отцовства, – насмешливо хрюкнул Стасик. – Равно как и особого потрясения.

– Я тоже, – пожал плечами я. – Меня единственное беспокоит, что теперь же придется как-то участвовать в его воспитании, а? А я детей, знаешь ли, не сильно люблю… да и людей, в общем.

– Ерунда, ты не умеешь их готовить, – хохотнул Стас, а я нахмурился, поддавшись внезапному приступу дежавю. – Не ссы, бро. Если бы дети нуждались в каком-то специальном воспитании, человечество давно бы вымерло к чертовой матери – сам видишь, сколько родителей-идиотов, и ничего, все вырастают нормальными. В основном. Просто веди себя сам, как приличный человек. Ну там – не бей жену на людях, не спи бухим в прихожей, смывай за собой унитаз… А ребенок все это скопирует. Глядишь, и сам будет приличным.

– Тоже мне, эксперт в педагогике, Макаренко недоделанный… – проворчал я. – У самого-то детей нет?

– Точно не скажу, но и не исключаю…

Стасу, кажется, наскучила эта тема. Он согласно кивал в такт словам беседы, но, кажется, пропускал всё мимо ушей: плотоядно разглядывал молоденькую вокалистку, которая выпорхнула на сцену и, бойко общаясь с гитаристом, машинальными движениями поглаживала микрофон. Выглядело это вполне двусмысленно.

И тут барабанщик дал отсчет, и рубанула музыка. Говорить нормальным голосом стало невозможно, и, значит, время задушевных бесед закончилось. Принесли четвертую перемену. Мы молча чокнулись и опрокинули свои сосуды. Было хорошо.

– Генетика! – заорал вдруг Стасик, угрожающе вращая глазами. – Продажная девка империализма!

– Что?..

– Я говорю, она же сука?!

– Сука! – проорал я в ответ.

– Если сука, значит врет тебе. Ты на бога-то надейся, а сам не тупи!

– Что?!

– Это не твой ребенок! Стала бы она молчать пятнадцать лет?! Да она бы вцепилась бы в тебя и высосала все деньги. Тебе надо сделать генетику! Тест на отцовство!..

– Но как?

– Я все организую! У меня кореш из судебки делает всю эту мутатень. Дай мне материал! Биоматериал! Свой и его!

– Как ты себе это представляешь? Я должен заставить его, – тут песня внезапно закончилась, но я по инерции продолжал кричать, – в баночку подрочить, что ли?!

На меня оглянулись с соседних столиков, и я сконфузился.

– Ну ты дебил, – оценил ситуацию Стасик, понизив голос. – Какой подрочить? Любой материал подойдет. Волосы, например.

– Не выйдет, – я покачал головой. – Он лысый, как колено.

– Чего? Лысый? Уголовник, что ли?

– Да не. У него болезнь какая-то… Тотальная.

– Вот и видно, что ты тотальный кретин. Ты сам-то лысый или как?

Я только фыркнул.

– Эльза твоя лысая?

– Дурак, что ли? Волосатая. Ну, в смысле, на голове.

– Ну вот! Пусть идет и ищет другого лысого придурка на роль папаши…

– Так что делать-то без волос?

– Да пофиг. Стащи у него грязный носок. Окурок. Жеванную жвачку. Этого будет достаточно, отвечаю. Сам только не дрочи, ради Бога! Сдай кровь где угодно, и принеси.

– Ладно, посмотрим…

Музыка заиграла снова, но тише, приятнее, а вокалистка, предваряя песню, сказала томным голосом в микрофон:

– Друзья, сегодня закончилось лето, сегодня – День знаний. Следующая наша композиция посвящается всем студентам, и всем, кто был когда-то студентом, и остался им на всю жизнь! Эта песня для вас!

Она запела что-то медленное и мелодичное, и я заметил, как несколько пар потянулись танцевать. Я поднял рюмку, чтобы выпить за студентов (я все же, как бы и сам причастен к этому дню в силу своих занятий), и вдруг изнутри меня дернула одна мысль, да так сильно, что рука опустилась на стол, а коньяк выплеснулся на салфетку.

– Слушай… – тихо прохрипел я, но Стас все расслышал. – День знаний, первое сентября. Ты понимаешь, что это значит?

– Да, – значительно кивнул он. – Ровно десять лет. Я думал, ты забыл.

Он глазами показал на мою рюмку, и мы выпили, не чокаясь.

– Покурим? – предложил он.