Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий

Всё-таки, думается, в Константинополе визитёру из Парижа был предъявлен дневник и другие рукописи поэта. Иначе вряд ли столь серьёзный пушкинист стал бы утверждать, что у госпожи фон Розенмайер хранится «самое большое в мире» собрание рукописей Пушкина и что реликвии, вывезенные ею из России, «ценнее Онегинского музея плюс весь Пушкинский Дом»!

Нет, Елена Александровна не может довериться человеку, столь дурно отозвавшемуся о благородном собирателе. Дневник, запечатлевший потаённые мысли поэта, – ключ ко многим тайнам, ведь это живой голос Пушкина!

То, что неизвестный пушкинский дневник был, сомнений нет. Следуя простой логике, коль известен дневник, на котором при посмертном обыске кабинета поэта на Мойке чья-то рука проставила номер два, значит, был и дневник под номером первым, и, быть может, третьим. Вопрос, что и по сей день не даёт покоя пушкинистам: имелся ли пушкинский дневник у самой Елены Александровны?

Зачем же решилась она сообщать о том столь известным в русском мире особам – Онегину, Гофману, Лифарю? Повысить интерес к собственной персоне? Но к чему? Она и так в глазах русских эмигрантов окружена магическим ореолом пушкинского имени. Ей, бедной беженке, потерявшей в одночасье всё, осталось лишь единственное богатство – семейные реликвии, вещественные доказательства бытия русского гения. Для турок они ровным счётом ничего не значили, как и само имя Пушкина, но вот для избранных русских, волею рока заброшенных в чужие края, рукописи поэта, любые мелочи, к которым прикасалась его рука, таили величайшую ценность.

Тем не менее Онегину через его посланника была передана фотокопия акварельного портрета Наталии Пушкиной. Правда, Елена Александровна ошибочно считала, что бабушку во всей её былой красе и в роскошном наряде: с чёрной бархатной шляпкой на голове, со спадающим, будто струящимся по каштановым локонам пышным страусовым пером, в тёмно-серой накидке, подбитой царственным горностаем и сброшенной с точённых будто из белоснежного мрамора плеч, – запечатлел великий Карл Брюллов.

В Петербурге, в фондах мемориальной квартиры поэта на Мойке, мне довелось видеть фотографию-открытку самой акварели, адресованную в Париж в марте 1923-го: «Глубокоуважаемому дорогому Александру Фёдоровичу Онегину». С пояснением «Уменьшенная копия с портрета бабушки работы Брюллова» и скромной, но такой значимой подписью: «От внучки». Этот же портрет, уже гравированный, был представлен ранее на страницах русского журнала в юбилейном, 1899 году, с пояснением, что оригинал (в действительности авторская копия портретиста Гау) хранится у Александра Александровича Пушкина, сына поэта.

В письме Елены Александровны – просьба к Онегину: одолжить ей двадцать тысяч франков, дабы избавить её и семью «от необходимости голодать или передать русские ценности иностранному музею».

Вот что удивительно, просьба была не первой, и коллекционер собирался перевести своей корреспондентке десять тысяч франков, но, получив от неё коротенькую депешу из двух слов: «Не присылайте», отказался от благого намерения.

Этот факт не вписывается в логику тех, кто безоговорочно причисляет внучку поэта к разряду авантюристок. Могла ли не принять столь спасительные для неё франки любительница лёгкой наживы?!

Елена Александровна торопит своих корреспондентов с решением, ведь ей предстоит, и очень скоро, дальний переезд – на южную оконечность Чёрного континента.

Блеск африканских алмазов

Константинополь стал лишь вехой в судьбе внучки поэта. Положение семейства, особенно с рождением дочери, становилось всё более шатким и трудным. И тогда у Елены Александровны возник план перебраться всем семейством в Южную Африку. Надо отдать должное её предприимчивости и умению налаживать родственные связи. Она вступила в переписку с леди Зией, своей двоюродной племянницей (вот тут и пригодилось прекрасное знание английского!), владелицей замка Лутон Ху в Англии.

В письмах в Париж Елена Александровна сообщает: она мыслит вскоре покинуть Турцию и перебраться в Южную Африку в имение английских родственников, где мужу по их же протекции предложена хорошая должность. Почему и желает перед отъездом, чтобы фамильные ценности попали в добрые и надёжные руки.

Отчего Еленой Александровной был сделан столь экзотический выбор? На юг Африканского континента – поистине к мысу Доброй Надежды?! (Любопытный штрих: на страницах «Капитанской дочки» есть о нём упоминание, – недоросль Петруша Гринёв приделывает хвост к воздушному змею, сотворённому из географической карты, именно к мысу Доброй Надежды!) Но что подвигло Елену Александровну отправиться в столь нелёгкий и опасный путь к берегам Атлантического океана, да ещё с крошечной дочкой на руках?